Врачи восточной медицины района Аньту тоже не жалели сил для лечения моей матери. Доктора народной медицины из Дашахэ лечили ее бесплатно.

Глядя на мрачное лицо Чхоль Чжу с налитыми кровью глазами, я понял, что болезнь матери достигла кризисного рубежа. Я спросил его, есть ли дома запасы зерна. Он ответил, что кончилось и продовольствие.

На следующий день я купил в Сяошахэ одну мерку чумизы на деньги, данные товарищами, и отправился в Туцидянь. Я рассчитывал, что семья из трех едоков (мать, Чхоль Чжу и Ен Чжу) сможет прожить один месяц, питаясь одной этой меркой зерна, а за этот срок я успею сходить в Южную Маньчжурию.

Одна мерка зерна составляла около 15 килограммов. При тогдашних условиях жизни нашей семье, которая не могла питаться досыта даже жидкой похлебкой, 15 килограммов зерна было немало. За счет этого зерна могли бы даже устроить банкет.

Однако мне казалось, что одной этой мерки чумизы все же слишком мало. Ноша тяжело давила на плечи, но я ничуть не ощущал тяжести. Думал, что это зерно — ничто по сравнению с заботой, которой окружала меня мать.

Когда-то я слушал рассказ отца о Ли Рин Ене, предводителе народного ополчения 13 провинций. В процессе выдвижения этого человека на пост предводителя народного ополчения 13 провинций был драматический и весьма поучительный момент. Когда командиры отрядов Армии справедливости района Квандон (провинция Канвон и северная часть провинции Северный Кенсан — ред.) пришли к нему для выдвижения на пост их руководителя, он ухаживал за своим старым отцом, который был на смертном одре.

— Армией справедливости может командовать другой человек, а с родителями нельзя вновь встретиться после их смерти. Как мне идти, оставив дома старого отца? Он сейчас на грани смерти. Не могу я стать непочтительным сыном, — сказал он командирам и отказался от их предложения.

Только через четыре дня он принял их просьбу.

Отряды Армии справедливости всей страны собирались наперегонки под командование Ли Рин Ена, и численность их достигла 8 тысяч человек. Вскоре к ним присоединились еще части Хо Ви и Ли Ган Нена, и численность народного ополчения выросла до 10 тысяч человек. К нему примкнули также три тысячи бойцов армии Старой Кореи, вооруженных винтовками.

Командиры всех отрядов Армии справедливости всей страны выдвинули Ли Рин Ена на пост предводителя народного ополчения 13 провинций и наступали в направлении Сеула под его командованием. Конечная цель Армии справедливости заключалась в том, чтобы вторгнуться в Сеул и, разгромив генеральное резидентство одним ударом, отменить договор о протекторате.

Согласно такому оперативному плану отряды Армии справедливости ринулись в Сеул. Именно в этот момент и умер отец Ли Рин Ена, и он, передав командование другому человеку, спешно вернулся в родной край. Уход Ли Рин Ена, наряду с поражением авангарда, командуемого Хо Ви, привел к трагическому исходу: падал боевой дух Армии справедливости и распались ее ряды.

В период ученического движения в Гирине я вместе с молодежью, вовлеченной в Общество корейских учащихся в Гирине, вел дискуссию вокруг вопроса о том, что Ли Рин Ен вернулся в родной край на похороны отца. Тогда многие товарищи осуждали его как недостойного командира Армии справедливости.

— Предводитель ополчения в десять тысяч бойцов перед началом большого дела — наступления на Сеул — вернулся в родной край на похороны отца. Разве можно называть такого человека настоящим мужчиной, патриотом? — орали они с жаром.

Впрочем, не все осуждали Ли Рин Ена. Нашлись и люди, заступившиеся за него.

— Это верно и вполне естественно, что он вернулся домой, когда умер отец, чтобы совершить похоронный обряд, — утверждали они и даже восхваляли Ли Рин Ена как почтительного сына.

В настоящее время называют почтительным сыном того, кто предан стране и в то же время верен родителям. Но тогда называли верным сыном того, кто проявлял просто почтительность к своим родителям.

— Можно назвать подлинно почтительным сыном только такого человека, который любит как отечество, так и семью. Неужели достоин звания почтительного сына тот, кто только дорожит своей семьей и пренебрегает бедами страны? Пора и нам исправить конфуцианский взгляд на сыновнюю почтительность. Имя Ли Рин Ена было бы еще больше прославлено перед грядущими поколениями, если бы он справился со своими обязанностями и, добившись цели, посетил могилу отца и совершил жертвоприношение, — сказал я и заявил, что поступок Ли Рин Ена не может служить образцом поведения почтительного сына.

Это была потрясающая декларация, провозглашенная против старой идеологии людей, пропитанных до мозга костей феодальной моралью и конфуцианскими взглядами на сыновнюю почтительность к родителям.

Члены Общества корейских учащихся в Гирине разделились на две группы и развернули острую дискуссию, твердя, что, дескать, достойны или недостойны внимания слова Сон Чжу.

Теперь это совершенно ясная проблема, и о ней не спорили бы члены нашего Союза социалистической трудовой молодежи и Детского союза. Но в то время это была очень сложная тема дискуссии, и трудно было определить, чье мнение правильно, а чье нет. Требовались десятки лет суровых испытаний, полных кровью и слезами, чтобы народ всей страны понял и воспринял своим убеждением истину, что подлинная сыновняя почтительность проявляется в любви как к Родине, так и к семье.

Невольно вспомнил я этот эпизод о Ли Рин Ене, шагая в дом, в Туцидянь с мешком зерна на спине. Как-то мне казалось, что был справедливым поступок этого предводителя народного ополчения. Было очень странно, что в поступке того человека, которого все осуждали единодушно как недостойного командира ополчения, я видел частицу справедливости и сочувствовал ему в душе с некоторым пониманием.

Людям трудно забыть семью, ссылаясь на революцию, да и вообще не может быть такого случая. Революция нужна для людей. Как же революционерам пренебрегать семьей и быть равнодушными к судьбе своих родителей, жен и детей?! Мы всегда рассматривали счастье семьи и участь страны в одном импульсе. Когда страна переживает беду, не может быть спокойствия и в семье, а когда мрачный вид у семьи, не может быть светлым и лицо страны, — таково было наше убеждение. Исходя именно из этого убеждения, мы без малейшего колебания приняли беспрецедентные в истории войн меры, что за спасение семьи одного солдата был послан в тыл врага целый полк. Это были чувство долга и мораль, присущие только корейским коммунистам.

Вначале я тоже старался быть верным этой морали. После выхода из тюрьмы и перемещения арены деятельности в Восточную Маньчжурию я, разъезжая по Дуньхуа, Аньту и другим районам, часто заходил домой, непрерывно доставал лекарственные материалы, полезные для лечения болезни матери.

Однако это обидело мать. Когда учащались мои визиты, однажды мать, усадив меня рядом с собою, настаивала:

— Если ты решил вести революцию, отдай всего себя делу революции. А если хочешь вести домашнее хозяйство, отдайся ему целиком. Избирай один из двух путей. Думаю, что тебе следует вкладывать всю душу в революцию. О семье не беспокойся. Чхоль Чжу дома, и мы с ним сможем кормить себя сами.

Я стал реже посещать дом после того, как выслушал эти слова матери.

А после создания АНПА домой уж почти и не заходил.

Я раскаивался в этом. Было больно на сердце при мысли, что все же я должен бы исполнять свой сыновний долг, хотя и иное наказывала мне мать. Поистине так нелегко быть верным и стране, и семье.

С приближением к деревне Туцидянь шаги мои все ускорялись. Зато на душе ежеминутно становилось все тяжелее. Тревожила душу мысль о встрече с тяжелобольной матерью.

В болотце уже довольно высоко поднялся камыш и колыхался на ветру. Это место называли Камышовым поселком, так здесь было много камыша. Но несколько лет назад Ким Бен Ир, живущий в нижнем поселке, начал обжигать гончарные изделия на продажу. Так произошло «сотворение мира» и в этой глухомани, и ее стали именовать деревней «Туцидянь» («Гончарная» — ред.)