Сооружения отеля были поразительными. Тут имелись и магазин, и ресторан, увеселительное заведение, танцевальный зал и даже кинозал.

Устроившись в этом отеле без денег, я испытал немало неудобных случаев. Когда я вошел в номер, за мной последовала русская служанка и предложила мне сделать маникюр. За это обслуживание надо платить, и я от этой любезности отказался, говоря, что ногти уже подстрижены. Когда она ушла, вошел официант и спросил, какие блюда заказать. Пришлось ответить, что обедал в доме друга.

Вот такая мучительная процедура повторялась каждый день, но в отеле я не питался ни разу, я в нем только ночевал. По вечерам после работы мы вместе с Хан Ен Э утоляли голод дешевыми кукурузными блинами, которые продавали на улице.

Когда-то я рассказал такую историю Лю Шаоци, посетившему нашу страну. Гость ответил, что в том году он тоже работал в Харбине. Он сказал, что тогда среди членов местной парторганизации не было китайцев и ему пришлось работать вместе с несколькими корейскими коммунистами, и спросил, не имел ли я тогда связь с Коминтерном. Судя по времени, кажется, что я прибыл в Харбин и встретился с работниками Коминтерна вслед за тем, как Лю Шаоци покинул этот город после работы.

Я дал Хан Ен Э задание найти рассыпанных членов организации.

Она установила связь с человеком по фамилии Хан из харбинской организации комсомола, с которым была знакома еще в годы ученичества в Гирине. Через него она находила одного за другим членов организации, ушедших в подполье, и разъясняла им курс Калуньского совещания.

Я тоже шел в гущу железнодорожников и докеров. С ними работал Ким Хек, и они находились под влиянием революционной организации.

Так я привел в порядок подпольные организации в Харбине, установил связи между товарищами, а потом уехал один в Дуньхуа, оставив Хан Ен Э. Время было крайне напряженное, и я расстался с ней, не успев даже поблагодарить ее за помощь. Она хотела отправиться вместе со мной, но я не мог удовлетворить ее просьбу, так как товарищи в Харбине предложили оставить ее. После прибытия в Восточную Маньчжурию меня постоянно мучила мысль о ней, но я не мог даже написать ей письмо в силу дисциплины подпольной деятельности. И мы больше так ничего и не знали друг о друге.

О дальнейшей судьбе ее я узнал долгое время спустя по материалам, собранным сотрудниками Института истории партии при ЦК ТПК.

Уходя в Дуньхуа, я оставил письмо революционным организациям Харбина. Хан Ен Э развернула энергичную деятельность, чтобы выполнить задачи, которые я дал в этом письме харбинским товарищам, и была арестована полицией осенью 1930 года. Если бы она была простой женщиной, вернулась бы тогда в Цзяохэ, тоскуя по семье. Но она осталась в Харбине и работала денно и нощно, чтобы выполнить данные мною задания. Она была скромной, скупой на слова девушкой, но действовала настойчиво и смело, если дело касалось интересов революции. После ареста она тут же была перевезена в Синичжускую тюрьму, где подвергалась истязаниям. То был период, когда были арестованы и брошены в тюрьмы одновременно многие причастные к ССИ, в том числе Ли Чжон Рак и Пак Чха Сок. И Хан Ен Э оказалась в тюрьме, где сидел Ли Чжон Рак. Однажды он говорил ей:

— Я хорошо знаю Ким Сон Чжу, а ты тоже работала под его руководством. Давайте вместе постараемся уговорить его сам капитулировать. Если хочешь, вступи в нашу «группу по содействию капитуляции».

— Нельзя так поступать, — с возмущением отрезала она. — Хотя мы не можем помочь Сон Чжу, но как же нам позволить себе такое мерзкое предательство?! Пусть даже придется мне сидеть дома после выхода из тюрьмы, не имея возможности продолжать революцию, но никогда я не позволю себе такой отвратительный поступок.

Зимой 1938 года, когда мы проводили совещание в Наньпайцзы, Ли Чжон Рак пришел на место совещания в попытках уговорить меня «капитулировать». Тогда он и поведал мне эту историю.

Вот как довелось мне услышать весть о Хан Ен Э, о которой до этого не знал ничего. Томилась она в тюрьме, подвергаясь жестоким пыткам, но не изменила своего убеждения революционерки. Попав за решетку, поспешно поставили свои подписи под актом об отступничестве такие мужчины, как Ли Чжон Рак и Пак Чха Сок, а она, Хан Ен Э, мужественно вынесла всякие мучения, будучи женщиной.

Глубоко взволновала и вдохновляла меня эта весть, ибо ее я услышал в такой момент, когда после «Хесанского дела»[13] повсюду были арестованы многие революционеры и когда появлялись изменники среди людей, шедших по пути борьбы, и причиняли революции большой ущерб.

Хан Ен Э одно время работала и обувщиком на резиновой фабрике в китайском городе Дандуне. На фабрике она распространяла среди соотечественников революционные песни, которые пела в годы жизни в Гирине, и выдвигала разные требования, защищая права и интересы рабочих, и энергично поднимала их на борьбу за реализацию этих требований.

Впоследствии она поехала в Сеул и жила несколько лет в доме сына Хон Мен Хи. Тогда она была еще девушкой. Она долгое время старалась найти линию организации и вновь идти в Маньчжурию, вышла замуж поздно. Хотя она заплела косу в пучок и обзавелась семьей, но никогда не изменяла совести и убеждению тех дней, когда развернула вместе с нами революционную деятельность. Когда мы громили врагов в горах Пэкту с оружием в руках, она, узнав это известие в Сеуле, от всей души желала нам победы, вспоминая тех товарищей, с которыми дружила она в Гирине.

Ее муж занимался подпольной деятельностью после освобождения страны, будучи членом Трудовой партии Южной Кореи, и был убит врагом во время отступления (временное отступление Корейской Народной Армии в трехлетней Отечественной освободительной войне — ред.).

В период войны она тоже оказывала активную помощь фронту, руководя женской организацией неподалеку от Сеула. После смерти мужа она, взяв с собой детей, пришла к нам в Пхеньян. Но, к сожалению, не успела увидеться со мной и ночью 14 августа 1951 года погибла вместе с двумя детьми от вражеской бомбежки.

Я думаю, что Хан Ен Э прожила всю свою жизнь чисто. Она жила до последних дней своей жизни с таким духом и порывом, с каким жила и работала в Гирине. И песни пела она того же периода.

Люди, ведущие революцию, не должны отказываться от убеждений и изменять совести и тогда, когда они оказались в полной изоляции от внешнего мира. Пример тому показала Хан Ен Э.

В моей жизни она тоже была незабываемой благодетельницей. Эта чистосердечная женщина пришла ко мне в трудный час и помогла, рискуя собственной жизнью.

Вернувшись на Родину после ее освобождения, я доискивался Хан Ен Э, но ее не было в пределах нашей Республики.

До освобождения страны не успел я снова увидеться с ней, ведя антияпонскую войну. Но я никогда не забывал тех дней, когда мы работали вместе с ней. В зной она бегала вся в поту, чтобы достать китайскую одежду, нужную мне для переодевания. Когда в поезде полицейские проверяли пассажиров, она охраняла меня от опасности, находя выход из критического положения смелыми и находчивыми действиями. Когда мы ели вместе скудную блинную еду, она всегда молча выделяла мне часть своей доли.

Вся ее искренняя помощь, которую оказывала она мне, явилась проявлением чувства чистого и бескорыстного товарищества, превышающего чувства любви и дружеской привязанности.

Щемит мне грудь при мысли, что она пришла в Пхеньян ко мне, но погибла от бомбардировки, не успев повидаться со мной.

К счастью, чудом сохранилась ее фотография, представляющая ее в молодости, и попала в мои руки.

Когда всплывают перед глазами незабываемые лица благодетелей, которых уже нет в живых, я смотрю на снимок Хан Ен Э, которая оставила свои неизгладимые следы в памяти о моих молодых годах, нахожу в нем ее благородный дух и приношу ей в душе мою глубокую признательность за все, что она сделала для меня.

Мой отец не раз говорил, что население Цзяньдао отличается высоким боевым духом. Через восстания 30 мая и 1 августа и мне довелось твердо убедиться в необыкновенной революционности корейцев, проживавших в Цзяньдао.