Меня выпустили из тюрьмы в такие тревожные дни, когда положение в Маньчжурии приняло весьма серьезный оборот.

На улицах Гирина была крайне напряженная обстановка, будто в городе объявлено осадное положение. Она напоминала осенние дни 1929 года, когда весь Гирин словно взметнулся вверх тормашками во время инцидента, происшедшего в связи с кружком для чтения антияпонских книг. На перекрестках улиц и вокруг зданий ведомств шныряли жандармы из военной комендатуры, обыскивали даже прохожих, там и сям маячили военные и полицейские с ружьями в руках, рыскали по квартирам, выискивая чего-то взрывоопасного.

Вся Маньчжурия в то время переживала родовые потуги от левацкой линии Ли Лисаня, и обстановка крайне накалилась. В ту пору в районах Маньчжурии шло в разгаре восстание 30 мая.

Это волнение историки нашей страны называют восстанием 30 мая, а китайцы — «красным майским выступлением». Мы так называем его потому, что оно вспыхнуло по случаю 5-й годовщины кровавых убийств 30 мая в Шанхае и 30 мая оно достигло своей вершины.

В то время у руля Компартии Китая стоял Ли Лисань. В ознаменование героического выступления шанхайского населения, имевшего место в мае 1925 года, он отдал партии распоряжение — поднять во всей стране забастовку трех групп — рабочих, учащихся и горожан и, проводя борьбу в форме восстания, создать советскую партизанскую армию.

В связи с этой линией революционные организации при Маньчжурском провинциальном комитете Компартии Китая под лозунгом «За победу прежде всего в одной или нескольких провинциях!», выдвинутым Ли Лисанем, повсеместно мобилизовывали массы на ударные митинги, которые вылились в восстания. На улицах городов и в деревнях Восточной Маньчжурии были разбросаны листовки и воззвания с призывом к восстанию.

Одновременно с началом восстания 30 мая невиданный размах получило наступление врага на коммунистов. Эти грозовые волны надвигались уже и на Гирин…

После выхода из тюрьмы я первым делом зашел в дом священника Сон Чжон До в Нюмасянцзе. Я считал своим долгом перед отъездом из Гирина отблагодарить его семью за передачи, которые она непрестанно присылала ко мне в тюрьму в течение семи месяцев.

Священник Сон встретил меня с большой радостью, словно родного сына, вышедшего из тюрьмы.

— Мы очень беспокоились, не передаст ли тебя военщина в руки японцев. К счастью, к этому тебя не приговорили. Слава богу, ты благополучно выпущен на волю.

— Велика была ваша помощь, и мне было намного легче сидеть в тюрьме. Говорят, что вы из-за меня потратили много денег, подкупая тюремных надзирателей. Чем же мне отблагодарить вас за это?! Никогда не забуду вашей милости. Всю жизнь это помнить буду.

Священник в то время готовился к отъезду во Внутренний Китай.

Я спросил его, почему он так неожиданно собирается оставить Гирин. В ответ он глубоко вздохнул и горько усмехнулся.

— Что я? И Чжан Цзосян вон остался беспомощным. Теперь в Гирине не на кого положиться. Нет таких сил, которые бы покровительствовали и поддерживали нас. Если Чжан Цзосян не возьмет корейцев под защиту, случится большая беда, ведь скоро наступят японские войска. После слияния трех наших группировок, думал я, движение за независимость страны расправит крылья, как крылатый конь. Но, увы, какой там крылатый конь! Одна грызня между собой, ни дня не спокойно. Больше оставаться здесь никак невмоготу!

Во Внутреннем Китае имелись люди, с которыми он имел тесную связь, будучи заместителем председателя Политического совета Шанхайского временного правительства[1], а затем и председателем его совета. Были у него там также близкие друзья по группе Хынсадан. Вот его решение уехать во Внутренний Китай, мне кажется, мотивировалось его стремлением снова установить связь с ними и принять более активное участие в движении за независимость.

Обращаясь ко мне, священник Сон спрашивает:

— Что же ты будешь делать в дальнейшем? Нападение японцев на Маньчжурию — это, кажется, вопрос времени.

— У меня же другого выхода нет. Я решил создать большую армию и свести счеты с японскими захватчиками.

Священник смотрит на меня с нескрываемым удивлением.

— Значит, оружием противостоять Японии?

— Да. Ведь нет же другого выхода!

— Запомни: Япония — одна из пяти сильнейших держав мира! И Армия справедливости, и Армия независимости сдались, оказались беспомощными перед современным вооружением Японии. Но раз ты принял такое решение, попробуй развернуть дело с широким размахом!

Домашняя атмосфера священника выглядела на сей раз особенно тоскливее и холоднее, чем в первые дни, когда я ступил в Гирин. И мне от этого стало грустно и уныло. Раньше в этом доме патефон играл песни, тут звучали оживленные голоса деятелей движения за независимость, обсуждавших вопросы о положении в стране и за ее пределами. Тогда бросался в глаза и благоговейный вид верующих, приходивших к священнику Сону, слышалась и грустная песня «Не дуй, ветер!», которую пели члены Общества детей.

Все это бесследно исчезло. И постоянные посетители этого дома, которые всегда вились около священника, все без исключения уехали кто куда — в Люхэ, Синцзин, Шанхай и Пекин. Умолк и патефон, который грустно играл песни «На месте старой королевской крепости» и «Бродяга».

Да уж и сам священник Сон Чжон До затем находился некоторое время в Пекине, где развертывал свою деятельность Син Чхэ Хо (его псевдоним — Танчжэ), известный историк и литератор, с которым священник сходился во взглядах в первые дни Шанхайского временного правительства. Там, кроме Сина, было много его товарищей. Но, когда священник приехал в Пекин, его, Танчжэ, уже увезли в тюрьму в Люйшунь: он был арестован при высадке на Тайвань по делу Лиги Востока. Священник был связан с Сином такой крепкой дружбой, что Пекин без него выглядел одиноким и захолустным.

Син Чхэ Хо стремился ознакомить подрастающее поколение с многовековыми патриотическими традициями и блестящей культурой нашей нации и вызвать жаром своего творчества огонь патриотизма в сердцах всех его представителей. С этой же целью он отдавал большую часть своей жизни и весь жар своего сердца делу изложения истории страны. Ради просвещения нации одно время он активно занимался и издательским делом. «Хэчжо синмун» — это популярная газета, которую издавал он, когда был в эмиграции во Владивостоке. Пак Со Сим часто посылал свои статьи в редакцию этой газеты потому, что ею заведовал Син Чхэ Хо, широко известный в обществе корейских соотечественников-эмигрантов, и что многие преклонялись перед его личностью и писательским стилем.

Что же касается политической линии Сина, то он выступал за вооруженное сопротивление. Он расценивал как опасную, лишенную реальности, линию не только дипломатическую доктрину Ли Сын Мана[2], но и доктрину Ан Чхан Хо о «подготовке реальных сил». Син подчеркивал, что 20-миллионный корейский народ должен объединить свои силы и идти по пути насилия и разрушения в обстановке, когда между корейским народом, с одной стороны, и японскими разбойниками, с другой, ребром был поставлен вопрос: кто погибнет в схватке — ты или я.

Когда отдельные выборщики избирали Ли Сын Мана главой Шанхайского временного правительства, Син Чхэ Хо, будучи не в состоянии сдержать своего гнева и возмущения, выступил прямо против него потому, что и в обычное время ему были не по нутру доктрины Ли Сын Мана о мандатном правлении и об автономии.

«Ли Сын Ман — более крупный предатель, чем Ли Ван Ён. Ли Ван Ён продал страну существовавшую, а Ли Сын Ман продал страну еще до ее возрождения», — такими были его известные слова, которые гремели, как бомба, в момент образования кабинета министров временного правительства. И в своей «Декларации о корейской революции», опубликованной после выхода из временного правительства, Син подверг Ли Сын Мана резкой критике.