Поэтому Мацько очень подробно расспросил Ягенку, каков приехал аббат: веселый или угрюмый, что говорил про них и когда приедет в Богданец. Она толково отвечала ему на вопросы, стараясь ободрить его и успокоить относительно всего.
Она говорила, что аббат приехал в добром здоровье, веселый, с большой свитой, в которой, кроме вооруженных слуг, было несколько клириков, ожидающих места, и несколько певцов, что он поет с Зыхом и охотно слушает не только духовные, но и светские песни. Заметила она также, что он с большим участием расспрашивал про Мацьку и внимательно выслушал рассказ Зыха о приключениях Збышки в Кракове.
— Вы сами отлично знаете, что вам надо делать, — сказала под конец умная девушка, — но я так думаю, что надо бы Збышке сейчас же ехать поздороваться со старшим родственником, не ожидая, пока он первый приедет в Богданец.
Мацьке понравился этот совет, он велел позвать Збышку и сказал ему:
— Оденься хорошенько, поезжай к аббату да поклонись ему в ноги, чтобы ему понравиться.
Потом он обратился к Ягенке:
— Не удивлялся бы я, кабы ты была дура, потому что на то ты и баба, а вот что у тебя ум есть — этому я дивлюсь. Скажи же мне, как мне лучше всего угостить аббата и чем повеселить его, когда он приедет.
— Насчет еды он сам скажет, что любит; любит он хорошо поесть, нужно только, чтобы было побольше шафрана, а остальное ему все равно.
Услышав это, Мацько схватился за голову.
— Откуда ж я ему шафрану возьму?…
— Я привезла, — сказала Ягенка.
— Уродил бы Господь побольше таких девок, как ты! — воскликнул обрадованный Мацько. — И собой хороша, и хозяйка, и умница, и к людям добра. Эх, кабы я молод был — женился бы на тебе…
Ягенка незаметно взглянула на Збышку и, тяжело вздохнув, продолжала:
— Привезла я, кроме того, кости, кубок и сукно, потому что он после еды любит в кости играть.
— Этот обычай был у него и прежде — и сердился он при этом ужасно.
— Сердится-то он и теперь; иной раз кубком об пол хватит и в поле убежит. Но потом назад приходит веселый и сам смеется над своим гневом… Да вы его знаете… Только бы с ним не спорить, а то на свете нет человека лучше его.
— Да кто же станет с ним спорить, коли он и умнее всех.
Так разговаривали они, пока Збышко переодевался за перегородкой. Наконец он вышел, такой красивый, что Ягенка чуть не ослепла, точь-в-точь, как тогда, когда он приехал в первый раз в Згожелицы в своем белом кафтане. Но на этот раз ее охватила глубокая печаль при мысли, что красота его не для нее и что он любит другую.
А Мацько был рад, потому что подумал, что Збышко наверно понравится аббату и тот не станет создавать затруднений при деловых переговорах. Эта мысль его даже так обрадовала, что он решил ехать тоже.
— Вели мне выстлать воз сеном, — сказал он Збышке. — Мог я ехать из Кракова до самого Богданца с осколком между ребрами — так могу теперь без осколка доехать до Згожелиц.
— Только бы вам хуже не стало, — сказала Ягенка.
— Э, ничего со мной не случится, уж я в себе силу чувствую. А если и станет мне немного хуже, так зато аббат будет знать, как я к нему спешил, и оттого станет добрее.
— Мне ваше здоровье дороже, чем его доброта, — сказал Збышко.
Но Мацько уперся и настоял на своем. По дороге он легонько стонал, но не переставал поучать Збышку, как надо вести себя в Згожелицах, а в особенности требовал смирения и послушания в обращении с могущественным родственником, который никогда не выносил ни малейшего противоречия.
Приехав в Згожелицы, они нашли Зыха и аббата сидящими перед домом, любующимися на свет божий и попивающими вино.
Позади них, возле стены, на скамье сидела, состоящая из шести человек, свита аббата, в том числе два певца и пилигрим, которого легко было узнать по загнутому посоху, фляге на поясе и по раковинам, нашитым на темной одежде. Прочие похожи были на клириков, потому что головы у них были сверху выбриты, одежда же на них была светская, с поясами из бычачьей кожи и с кинжалами на боку.
При виде подъехавшего на телеге Мацьки Зых вскочил, а аббат, помня, очевидно, свой духовный сан, остался на месте и только стал что-то говорить своим клирикам, которых еще несколько выбежало через открытые двери. Збышко и Зых под руки подвели ослабевшего Мацьку к скамье.
— Слаб я еще немного, — сказал Мацько, целуя у аббата руку, — но приехал, чтобы вам, благодетелю моему, поклониться, за хозяйничанье в Богданце поблагодарить и попросить благословения, которое грешному человеку нужнее всего на свете.
— Я слышал, что вы выздоравливаете, — сказал аббат, обнимая его, — и что дали обет идти ко гробу покойницы королевы нашей.
— Не зная, к какому святому обращаться, обратился я к ней…
— И хорошо сделали! — воскликнул аббат. — Она лучше всех! Пусть бы кто-нибудь посмел ей завидовать!
И мгновенно на лице его отразился гнев, щеки налились кровью, глаза засверкали.
Присутствующие знали его горячность; поэтому Зых стал смеяться, восклицая:
— Бей, кто в Бога верует!
Аббат громко засопел, обвел присутствующих глазами, а потом засмеялся так же внезапно, как перед тем рассердился, и, взглянув на Збышку, спросил:
— А это ваш племянник и мой родственник? Збышко поклонился и поцеловал у него руку.
— Маленьким я его видел, теперь не узнал бы, — сказал аббат. — Покажись-ка.
И он стал проворными глазами рассматривать Збышку с ног до головы и наконец сказал:
— Красив больно. Девка, а не рыцарь.
Но Мацько возразил на это:
— Приглашали немцы эту девку плясать, да чуть который пригласит — сейчас же кувыркнется и уж больше не встанет.
— И лук без веревки натягивает! — воскликнула вдруг Ягенка.
Аббат повернулся к ней:
— А ты чего здесь?…
Ягенка так покраснела, что даже шея и уши стали у нее розовые, и ответила в страшном смущении:
— Я видела…
— Смотри, как бы он тебя не подстрелил нечаянно: девять месяцев лечиться придется…
Тут певцы, пилигрим и клирики разразились громким хохотом, от которого Ягенка смутилась окончательно, так что аббат сжалился над ней и, подняв руку, показал ей огромный рукав своей одежды.
— Спрячься, девочка, — сказал он, — а то у тебя кровь из щек брызнет. Между тем Зых усадил Мацьку на скамью и велел принести вина, за которым побежала Ягенка. Аббат скосил глаза на Збышку и заговорил:
— Шутки в сторону. Не в обиду я тебя с девкой сравнил, а ради твоей красоты, которой и не одна девка могла бы позавидовать. Но знаю, что ты парень на славу. Слышал я о твоих подвигах под Вильной, и о фризах, и о Кракове. Мне Зых обо всем говорил, понимаешь?…
Тут он стал проницательно смотреть Збышке в глаза и вскоре заговорил опять:
— Коли поклялся ты добыть три пучка перьев, так добывай их. Похвальное и любезное Богу дело — преследовать врагов нашего племени… Но если ты при этом еще какую-нибудь дал клятву, то знай, что я могу тебя от этих клятв разрешить, потому что у меня есть на это власть.
— Ах, — сказал Збышко, — если человек в душе обещал что-нибудь Господу Иисусу, так какая же власть может разрешить его от этого?
Услыхав это, Мацько с опаской поглядел на аббата, но тот, видимо, был в отличном расположении духа, потому что вместо того, чтобы разразиться гневом, весело погрозил на Збышку пальцем и сказал:
— Ишь ты, умник! Смотри, как бы с тобой не случилось того, что с немцем Бейгардом.
— А что с ним случилось? — спросил Збышко.
— А сожгли его на костре.
— За что?
— Зато, что болтал, будто мирянин может так же понять тайны Божьи, как и духовное лицо.
— Строго же его наказали.
— Зато справедливо! — загремел аббат. — Потому что он против Духа Святого кощунствовал! Да что вы думаете? Может ли мирянин понять хоть что-нибудь из Тайн Господних?
— Никак не может, — согласным хором откликнулись клирики.
— А вы, "шпильманы", тихо сидеть, — сказал аббат, — потому что вы ничуть не духовные особы, хоть головы у вас бритые.