Мацько, хотя и понимал, что полная безопасность их ждет только во владениях князя Януша, однако также придерживался мнения, что Данусю не следует лишать отдыха, и только приказал слугам быть наготове.

Но когда прошел полдень, а Дануся все еще спала, то Збышко, то и дело заглядывавший в дверь хаты, наконец вошел внутрь и сел на обрубок дерева, который монахиня принесла накануне.

Он сел и всматривался в Данусю, но она не открывала глаз. Наконец губы ее дрогнули, и она прошептала, как будто видя сквозь закрытые ресницы:

— Збышко!..

Он тотчас подбежал к ней, опустился на колени, схватил ее исхудалую руку и, целуя, заговорил прерывающимся голосом:

— Слава богу, Дануся! Ты узнала меня!

Его голос окончательно пробудил Данусю. Она села на постели и уже с открытыми глазами повторила:

— Збышко!..

И она заморгала, а потом как бы с удивлением осмотрелась вокруг.

— Уж ты не в плену! — сказал Збышко. — Я отбил тебя, и мы едем в Спыхов!

Но она высвободила руки из его рук и сказала:

— Это все от того, что отец не благословил нас! Где княгиня?

— Проснись же, милая. Княгиня далеко, а мы отбили тебя у немцев.

В ответ она, словно не слыша этих слов и припоминая что-то, сказала:

— Отняли лютню у меня и разбили об стену!

— Боже ты мой! — вскричал Збышко.

И только теперь он заметил ее безумные, блестящие глаза и румянец, пылающий на щеках. В ту же минуту в его голове мелькнула мысль, что, может быть, она тяжело больна и два раза произнесла его имя только потому, что он мерещился ей в бреду.

Сердце его дрогнуло от ужаса, а на лбу выступил холодный пот.

— Дануся, — сказал он, — видишь ли ты меня и понимаешь ли?

Она отвечала голосом, в котором звучала мольба:

— Пить!.. Воды!..

— Иисусе милостивый!

И Збышко выбежал из хаты. У дверей он чуть не сбил с ног Мацьку, который шел узнать, как дело, и, бросив ему только одно слово: "Воды!" — побежал к ручью, который протекал невдалеке среди зарослей и мхов.

Минуту спустя он возвратился с полным кувшином и подал его Данусе, которая начала жадно пить. Мацько еще раньше вошел в хату и, посмотрев на больную, нахмурился.

— Она в бреду? — спросил он.

— Да! — простонал Збышко.

— Понимает, что ты говоришь? — Нет.

Старый рыцарь нахмурился еще больше и почесал в затылке.

— Что ж делать?

— Не знаю.

— Выход один, — начал было Мацько.

Но Дануся перебила его. Кончив пить, она устремила на него свои широко раскрытые глаза и сказала:

— Я перед вами ни в чем не виновата. Пожалейте меня!

— Я жалею тебя, дитя, и все делаю, желая тебе добра, — с волнением отвечал старый рыцарь.

И он обратился к Збышке:

— Слушай! Нечего ее оставлять здесь. Как ее ветер обдует, а солнышко пригреет, так ей, может быть, легче сделается. Не теряй головы, сажай ее в те носилки, из которых ее вынули, или в седло — и в путь. Понимаешь?

Сказав это, он вышел отдать последние распоряжения, но едва выглянул наружу, как вдруг остановился, словно вкопанный.

Сильный пеший отряд, вооруженный копьями и бердышами, словно стеной, окружал хату и полянку.

"Немцы!" — подумал Мацько.

И его душу охватил ужас, но не прошло и мгновенья, как он схватился за рукоятку меча, стиснул зубы и стал на место, точно дикий зверь, внезапно окруженный собаками и готовившийся к отчаянной защите.

В это время к нему приблизился великан Арнольд с каким-то другим рыцарем и сказал:

— Быстро вертится колесо фортуны. Я быль вашим пленником, а теперь вы мои.

И он надменно посмотрел на старого рыцаря, как будто на низшее существо. Арнольд не был ни злым, ни жестоким человеком, но у него был порок, свойственный всем меченосцам: мягкие, даже уступчивые в несчастье, они никогда не умели сдержаться и не высказать своего презрения к побежденным и безграничной гордости, лишь только чувствовали за собой большую силу.

— Вы мои пленники! — важно повторил он.

Старый рыцарь угрюмо оглянулся вокруг. В его груди билось не только неробкое, но даже чересчур дерзкое сердце. Если бы он теперь был при оружии, на боевом коне, если бы около него был Збышко и если б в руках у них были мечи, топоры или те страшные палицы, которыми так ловко владела тогдашняя шляхта, то, может быть, он попробовал бы пробиться сквозь окружающую его стену копий и бердышей. Но Мацько стоял перед Арнольдом один, пеший, без панциря, и, заметив, что его люди уже побросали оружие, как опытный и знакомый с войной человек понял, что положение безвыходное.

Он медленно вынул мизерикордию из ножен и бросил ее к ногам рыцаря, стоящего рядом с Арнольдом. Незнакомый рыцарь с неменьшей гордостью, но вместе с тем и с благоволением заговорил на хорошем польском языке:

— Ваше имя? Если вы дадите мне слово, я не прикажу вязать вас, потому что вы по-человечески обошлись с моим братом.

— Даю слово, — отвечал Мацько.

Потом он объяснил, кто он таков, спросил, можно ли ему войти в хату и предостеречь племянника, "чтобы тот не наделал каких-нибудь глупостей", и, получив разрешение, скрылся за дверями хаты. Спустя несколько минут он появился вновь с мизерикордией в руках.

— У моего племянника не было даже меча при себе, — сказал Мацько. — Он просит, нельзя ли ему остаться возле жены до тех пор, пока не настанет время пуститься в путь.

— Пусть остается, — сказал брат Арнольда, — я пошлю ему есть и пить, потому что в дорогу мы тронемся не сейчас. Люди наши утомлены, да и нам самим нужно подкрепиться и отдохнуть. Просим вас, рыцарь, присоединиться к нашей компании.

Они повернулись и пошли к тому самому костру, у которого Мацько провел прошлую ночь, но по гордости ли, или по незнанию приличий, пошли вперед, оставляя Мацьку позади. Но тот, как человек бывалый, понимающий, как в каком случае нужно поступать, спросил:

— Вы, рыцарь, меня приглашаете как гостя или как пленника? Брат Арнольда смутился, задержал шаги и сказал:

— Пройдите вперед.

Старый рыцарь прошел вперед, но, не желая уязвлять самолюбие человека, от которого во многом зависел, сказал:

— Видно, что вы не только знаете разные языки, но и знаете придворный обычай.

Арнольд, поняв только некоторые слова, спросил:

— Вольфганг, в чем дело и что он говорит?

— Он говорит дело, — ответил Вольфганг, видимо, польщенный словами Мацьки.

Они сели у костра, к которому слуги принесли пищу и питье.

Однако урок, который Мацько дал немцам, не пропал даром: Вольфганг стал предлагать еду ему первому. Из разговора во время еды старый рыцарь узнал, каким образом попались они в западню. Вольфганг, брат Арнольда, вел немецкую пехоту в Готтесвердер против взбунтовавшихся жмудинов. Однако эта пехота, из отдаленной комтурии, не могла поспеть за конницей, Арнольду же не было надобности ждать ее, так как он знал, что по дороге встретит другие пешие отряды из городов и замков, лежащих ближе к литовской границе. Поэтому младший брат, Вольфганг, отстал на несколько дней и находился на дороге, вблизи от смолокурни, как раз в тот момент, когда монахиня, убежав ночью, дала ему знать о том, что произошло с его старшим братом. Арнольд, слушая этот рассказ, который был повторен ему по-немецки, с удовольствием улыбнулся и, наконец, объявил, что сам рассчитывал на такой случай.

Но хитрый Мацько, который в любом положении старался найти какой-нибудь выход, подумал, что хорошо бы склонить этих немцев на свою сторону. Поэтому, помолчав, он сказал:

— Все-таки тяжело попасть в плен, хоть я и благодарю Бога, что он отдал меня не в чьи-нибудь руки, а в ваши, потому что вы истинные рыцари, строго блюдущие законы чести.

В ответ на эти слова Вольфганг прищурил глаза и кивнул головой, правда Довольно надменно, но с видимым удовлетворением. А старый рыцарь продолжал:

— И язык наш вы знаете. Видно, дал вам Господь ум на все!

— Речь вашу я знаю, потому что в Члуховой народ говорит по-польски, а мы с братом уже семь лет служим у тамошнего комтура.