— Ишь ты, как решаешь, — возразил Мацько. — В Спыхов надо его отослать, но мы необязательно должны ехать все туда, потому что его может отвезти один воз.

— Я ничего не решаю, а только думаю, что от него можно бы узнать очень многое о Збышке и о Данусе.

— А как ты станешь с ним говорить, коли у него языка нет?

— А кто же, как не он, показал вам, что нет? Вот видите, мы и без разговора все узнали, что нам было нужно, а что же будет, когда мы привыкнем к его жестам? Спросите-ка его, например, приезжал Збышко из Мальборга в Щитно или нет. Он или кивнет головой, или покачает. То же самое и о других вещах.

— Верно, — воскликнул чех.

— Не спорю и я, что правда, — сказал Мацько, — у меня тоже была эта мысль, только я сперва думаю, а потом говорю.

Сказав это, он приказал обозу свернуть к мазовецкой границе. Во время пути Ягенка то и дело подъезжала к возу, на котором лежал Юранд, боясь, как бы он не умер во сне.

— Не узнал я его, — сказал Мацько, — да и неудивительно. Человек был — что твой тур. Говорили о нем мазуры, что он один из всех их мог бы подраться с самим Завишей, а теперь словно скелет.

— Ходили слухи, — сказал чех, — что его пытали, да иные и верить не хотели, что христиане могут так поступать с рыцарем, у которого патрон — тот же святой Георгий.

— Слава богу, что Збышко хоть отчасти отомстил за него. Но посмотрите только, какая разница между нами и ими. Правда, из четырех собачьих детей трое уже погибли, но погибли в бою, и никто ни одному из них языка в плену не отрезал и глаз не выковырял.

— Бог их накажет, — сказала Ягенка.

Мацько обратился к чеху:

— А как же ты его узнал?

— Сначала я тоже его не узнал, хотя видел его позже, чем вы, господин. Но у меня что-то мелькнуло в голове, и чем больше я присматривался, тем больше мелькало… Ни бороды у него не было, ни седых волос, сильный был человек, как же было узнать его в таком состоянии? Но когда панна сказала, что мы едем в Щитно, а он завыл, тут у меня и открылись глаза.

Мацько задумался.

— Из Спыхова надо бы отвезти его к князю, который, конечно, не может оставить без всякого внимания такой обиды, нанесенной человеку значительному.

— Отрекутся они, господин, они украли у него ребенка предательски и отреклись, а о рыцаре из Спыхова скажут, что он и руки, и глаза, и языка лишился в битве.

— Верно, — сказал Мацько. — Ведь они когда-то самого князя забрали в плен. Не может он с ними воевать, потому что не сладит; разве только, если ему наш король поможет. Говорят да говорят люди о большой войне, а тут даже и маленькой нет.

— А с князем Витольдом?

— Слава богу, что хоть этот их ни во что не ставит… Эх, князь Витольд! Вот это князь! И хитростью они его не одолеют, потому что он один хитрее, чем они все вместе. Бывало, прижмут его подлецы так, что конец ему приходит, меч над головой висит, а он змеей выскользнет и сейчас же их ужалит… Берегись его, когда он тебя бьет, но еще больше берегись, когда ласкает.

— Со всеми он такой?

— Нет, не со всеми, а только с меченосцами. С другими он добрый и благородный князь.

Тут Мацько задумался, словно желая получше вспомнить Витольда.

— Совсем другой человек, чем здешние князья, — сказал он наконец. — Надо было Збышке к нему отправиться, потому что под его начальством и благодаря ему всего больше можно причинить вреда меченосцам.

И помолчав, он прибавил:

— Кто знает? Может быть, мы еще оба там очутимся.

И они снова заговорили о Юранде, о его несчастной судьбе и о невыразимых обидах, понесенных им от меченосцев: сперва без всякой причины убили они его любимую жену, а потом, платя местью за месть, похитили дочь, а самого замучили такими ужасными пытками, что лучших не придумали бы и татары. Мацько и чех скрежетали зубами при мысли о том, что даже и в даровании Юранду свободы было новое заранее придуманное мучительство. Старый рыцарь в душе давал себе слово, что постарается хорошенько разузнать, как все это было, а потом отплатить с лихвой.

В таких разговорах и мыслях прошла у них дорога до самого Спыхова. После ясного дня наступила тихая, звездная ночь; поэтому они нигде не останавливались на ночлег, только три раза хорошенько накормили лошадей, еще в темноте переехали границу и под утро очутились на спыховской земле. Старик Толима, видимо, управлял там всем с непоколебимой твердостью, потому что едва они вступили в лес, как навстречу им выехало двое вооруженных слуг, которые, впрочем, видя, что это вовсе не какое-нибудь войско, а всего лишь незначительный обоз, не только пропустили их без расспросов, но и проводили по недоступным для чужих людей болотам и топям.

В крепостце гостей встретили Толима и ксендз Калеб. Известие о том, что какие-то добрые люди привезли пана, с быстротой молнии распространилось среди гарнизона. Только когда солдаты увидели, каким вышел он из рук меченосцев, среди их разразилась такая буря угроз и бешенства, что если бы в подземельях Спыхова находился еще хоть один меченосец, никакая человеческая сила не смогла бы спасти его от страшной смерти.

Конные солдаты и так хотели тотчас садиться на коней, скакать к границе, схватить сколько удастся немцев и бросить их головы к ногам пана, но их унял Мацько, который знал, что немцы сидят в местечках и замках, а поселяне — люди той же крови, как и спыховцы, только живут под чуждым игом. Но ни шум этот, ни крики, ни скрип колодезных журавлей не разбудили Юранда, которого на медвежьей шкуре перенесли с телеги в его комнату и положили на ложе. С ним остался ксендз Калеб, старинный друг его, любивший Юранда как родного; ксендз стал молиться, чтобы Спаситель мира вернул несчастному Юранду и глаза, и язык, и руку.

Утомленные дорогой путники, позавтракав, тоже пошли отдохнуть. Мацько проснулся уже после полудня и велел слуге привести к нему Толиму.

Зная от чеха, что Юранд перед отъездом велел всем слушаться Збышки и что он устами ксендза завещал молодому рыцарю Спыхов, Мацько тоном начальника сказал старику:

— Я — дядя вашего молодого пана, и пока он не вернется, распоряжаться здесь буду я.

Толима наклонил свою седую голову, слегка похожую на голову волка, и, приложив руку к уху, спросил:

— Так вы, господин, благородный рыцарь из Богданца?

— Да, — отвечал Мацько. — Откуда вы обо мне знаете?

— Потому что вас сюда ждал и о вас спрашивал молодой пан Збышко.

Услыхав это, Мацько вскочил на ноги и, забывая о своем достоинстве, закричал:

— Збышко в Спыхове?

— Был, господин, два дня тому назад уехал.

— Боже ты мой! Откуда он прибыл и куда уехал?

— Прибыл из Мальборга, по дороге был в Щитно, а куда уехал — не сказал.

— Не сказал?

— Может быть, сказал ксендзу Калебу.

— Ах, боже ты мой, мы, значит, разминулись, — сказал Мацько, хлопая себя по бедрам.

Толима же и другую руку приложил к уху:

— Как вы говорите, господин?

— Где ксендз Калеб?

— У старого пана, сидит у его постели.

— Позовите его… Или нет… Я сам к нему пойду.

— Я позову его, — сказал старик.

И он вышел. Но прежде чем он привел ксендза, вошла Ягенка.

— Поди-ка сюда. Знаешь, что случилось? Два дня тому назад здесь был Збышко.

Мгновенно лицо ее изменилось, ноги, одетые в полосатые узкие штаны, видимо, задрожали.

— Был и уехал? — спросила она с бьющимся сердцем. — Куда?

— Два дня тому назад, а куда — может быть, ксендз знает.

— Надо нам за ним ехать, — решительным голосом сказала Ягенка.

Через минуту вошел ксендз Калеб; думая, что Мацько зовет его, чтобы спросить о Юранде, он сказал, предупреждая вопрос:

— Спит еще.

— Я слышал, что Збышко был здесь! — вскричал Мацько.

— Был. Два дня тому назад уехал.

— Куда?

— Он и сам не знал… Искать… Поехал к жмудской границе, где теперь война…

— Бога ради, отче, скажите, что вы о нем знаете.

— Я знаю только то, что от него слыхал. Был он в Мальборге и нашел там могущественное покровительство у брата магистра, первого рыцаря между меченосцами. По его приказанию Збышке было разрешено производить розыски во всех замках.