За высокоствольным лесом начался более молодой, а потом пошли заросли, через которые нельзя было пробраться. Тут пришлось им разобрать телеги, но они сделали это ловко и в одно мгновение ока. Колеса, дышла и передки сильные слуги перетащили на плечах, так же как сундуки и запасы пиши. Эта плохая дорога тянулась довольно долго, но все-таки к ночи они очутились в Будах, где смолокуры приняли их гостеприимно и уверили, что Чертовым оврагом, вернее вдоль него, можно добраться до города. Люди эти, сжившиеся с лесом, редко видали хлеб и муку, но не голодали, потому что всякой дичи и рыбы, которой так и кишели болота, было у них вдоволь. Они охотно угощали ими гостей, с жадностью протягивая руки к пирогам. Были между ними и женщины, и дети, все черные от смоляного дыма, был и старик между ними, лет за сто, помнивший резню, происшедшую в Ленчице в 1331 году, и разрушение города меченосцами. Мацько, чех и две девушки, хотя и слышали почти точно такой же рассказ серадзского приора, с любопытством слушали и этого деда, который, сидя перед костром и поправляя его, казалось, в то же время выгребал из-под пепла страшные воспоминания своей молодости. Да, в Ленчице, как и в Серадзи, не щадили даже костелов и ксендзов, а кровь стариков, женщин и детей струилась по ножам победителей. Меченосцы, вечно меченосцы! Мысли Мацьки и Ягенки непрестанно уносились к Збышке, который находился как бы в самой пасти волка, среди враждебного племени, не знающего ни жалости, ни законов гостеприимства. Сердце Сецеховны тоже млело, потому что она не была уверена, что в погоне за аббатом и им самим не придется ехать к этим ужасным людям…

Но потом старик стал рассказывать о битве под Пловцами, которой закончился набег меченосцев и в которой он сам участвовал с железным цепом в руках, в рядах пехоты, выставленной крестьянской гминой. В этой битве погиб чуть ли не весь род Градов, и потому Мацько хорошо знал все ее подробности, но и теперь, как нечто новое, слушал он рассказ о страшном разгроме немцев, когда они, как нива под дуновением ветра, легли под мечами польских рыцарей и войск короля Локотка.

— Помню, помню… — говорил дед. — Напали они на эту землю, сожгли замки и крепости, детей в колыбелях резали… Да пришла беда и на них. Эх, славная была битва! Еще бы, как закрою глаза, так и вижу то поле…

И он закрыл глаза и умолк, только слегка поправляя угли в костре, пока Ягенка, с нетерпением ожидавшая продолжения рассказа, не спросила:

— Как же это было?

— Как было? — переспросил дед. — Поле я помню, точно сейчас смотрю на него: были там заросли, справа мельница да клочок ржаного поля… Но после битвы не видно было ни зарослей, ни мельницы, ни ржи, всюду одно железо, мечи, топоры, копья да разбитые латы, одни на других, точно кто взял да и накрыл ими всю землю-матушку… Никогда я не видал столько побитого народа и столько человеческой крови…

Снова подкрепилось от этого воспоминания сердце Мацьки, и он сказал:

— Верно. Милостив Господь Бог. Охватили они тогда все королевство, как пламя, как мор. Не только Серадзь и Ленчицу, а и много других городов разрушили. И что же? Страсть, как живуч наш народ, и сила в нем неодолимая, неиссякаемая. Хоть и схватишь ты его, собачий сын меченосец, за горло, а задушить его не сумеешь, он же сам тебе зубы выколотит… Вы только поглядите: король Казимир и Серадзь, и Ленчицу так хорошо отстроил, что они лучше, чем были, и сеймы в них по-прежнему собираются, а меченосцы… как избили их под Пловцами, так и лежат они там, и гниют… Дай бог всегда такой конец.

Старый мужик, слушая эти слова, стал сперва кивать головой знак согласия, но под конец сказал:

— То-то, что не лежат и не гниют. После битвы велел король нам, пехотинцам, рыть канавы, окрестные мужики пришли помогать в этой работе. Лопаты так и загрохотали. Потом положили мы немцев в канавы и хорошенько засыпали, чтобы от них не пошла какая зараза, да только они там не остались.

— Как не остались? Что же с ними случилось?

— Я этого не видал, только скажу, что люди потом говорили. Настала после битвы метель жестокая и длилась она двенадцать недель, но только по ночам. Днем солнышко светило, как следует, а по ночам ветер чуть волос с головы не сдирал. Черти целыми тучами носились в метели, все с вилами, как налетит черт — так вилами в землю, вытащит меченосца да и тащит в пекло. Народ в Пловцах такой шум слышал, что казалось, будто собаки целыми стаями воют, да только того не могли понять, немцы ли это выли от страха и горя, или черти от радости. И тянулось это до тех пор, пока ксендзы канав не освятили и пока земля к новому году не замерзла так, что и вилы ее не брали.

Тут он замолчал, а потом прибавил:

— Но дай бог, господин рыцарь, такого конца, как вы говорили, потому что хоть я до этого и не доживу, но такие парнишки, как вот эти двое, доживут и не будут видеть того, на что смотрели мои глаза.

Сказав это, он стал пристально смотреть то на Ягенку, то на Сецеховну, дивясь их красивым лицам и качая головой.

— Точно мак во ржи, — сказал он, — таких я еще не видывал.

Так проговорили они часть ночи, а потом легли спать в шалашах, на мху, мягком, как пух, покрытом теплыми шкурами; когда же крепкий сон подкрепил их члены, на следующее утро, когда уже совсем рассвело, все тронулись в путь. Дорога вдоль оврага, правда, не была особенно легкой, не была и тяжелой, так что еще до заката солнца они увидели Ленчицкий замок. Город был заново отстроен на пепелище, частью из красного кирпича, частью даже из камня. Стены у него были высокие, вооруженные башнями, а костелы еще великолепнее серадзских. У доминиканцев они с легкостью получили сведения относительно аббата. Он был там, говорил, что ему лучше, радовался надежде, что совсем выздоровеет, и несколько дней тому назад тронулся в дальнейший путь. Мацьке уже не особенно важно было догнать его на дороге, потому что он уже решил везти девушек до самого Плоцка, куда и так отвез бы их аббат, но так как Мацько спешил к Збышке, то он обеспокоился другой вестью: уже после отъезда аббата реки так разлились, что ехать дальше было решительно невозможно. Доминиканцы, видя рыцаря с большой свитой, едущего, по его словам, к князю Земовиту, приняли и угощали их гостеприимно, и даже снабдили Мацьку на дорогу деревянной дощечкой, на которой написана была по-латыни молитва архангелу Рафаилу, патрону путешественников.

Вынужденное пребывание в Ленчице длилось две недели, причем один из оруженосцев старосты замка открыл, что слуги проезжего рыцаря — девушки, и сразу отчаянно влюбился в Ягенку. Чех хотел тотчас же вызвать его на утоптанную землю, но так как это было накануне отъезда, то Мацько отказал ему в разрешении.

Когда они тронулись в дальнейший путь к Плоцку, ветер немного осушил дороги, потому что хотя дожди шли часто, все-таки они, как обычно бывает весной, были непродолжительны. Были они теплые и сильные, потому что весна уже окончательно наступила. На полях по бороздам сверкали светлые полосы воды, с пашен доносился в дуновениях ветра сильный запах мокрой земли. Болота покрылись травой, в лесах зацвели подснежники, в чаще весело пели птицы. Сердца путников были охвачены новой бодростью и надеждой, особенно потому, что ехать им было хорошо, и потому, что через шестнадцать дней пути они остановились у ворот Плоцка.

Но приехали они ночью, когда ворота города были уже заперты, и им пришлось ночевать у ткача перед стенами. Девушки, легши спать поздно, заснули после усталости и неудобств, сопряженных с длинным путешествием, как убитые. Мацько, которого не могла одолеть никакая усталость, не хотел будить их, но сам, как только ворота были отперты, пошел в город, легко разыскал собор и дом епископа, в котором первой новостью, какую он услыхал, было известие, что аббат умер неделю тому назад.

Он умер неделю тому назад, но, по тогдашним обычаям, шесть дней длились похоронные обряды, само же погребение должно было состояться только сегодня, а после погребения — поминки и обед в память усопшего.