— Мама, ну разве не понятно? Мне прямо неловко за тебя. Ты разве не слышала ее голос? Не заметила, какая она скромная, без всякого кокетства? Не видишь, что она ходит на все хорошие спектакли и концерты, которые только бывают в городе? Это же не девушка, а сокровище, просто жемчужина!
— Никогда не видела, чтобы какая-то девушка тебя так зацепила.
Людо чуть не расхохотался и, чтобы сохранить серьезность, сделал вид, что поправляет абажур, а потом стал накручивать мать дальше:
— Но мне не стоит и мечтать о ней. Такая женщина не станет интересоваться таким человеком, как я.
— Это еще почему? — прогремела возмущенная Клодина.
— Ты ее видела? А меня ты видишь? Мы же с ней как красавица и чудовище!
— Я запрещаю тебе так говорить о моем сыне! В жизни есть кое-что и помимо красоты. Есть еще…
— Что же? Я ведь не Крёз и не Эйнштейн.
— Хватит прибедняться. Если бы эта девушка пожелала выйти замуж за Крёза или Эйнштейна, она бы уже это сделала. Но она не замужем!
— И чем это меня делает интереснее в ее глазах?
— Это значит, что все еще возможно…
— Ну, ты скажешь тоже…
Вызов был брошен: Клодина дрожала от нетерпения, она докажет сыну, что если уж она смогла его познакомить с женщиной его жизни, то сможет и убедить ее за него выйти.
А Людо, чтобы поставить финальную точку в этом спектакле, заметил:
— В общем, мама, если бы мне велели сию секунду решить, согласен ли я на ней жениться, я ответил бы «да» не раздумывая.
Клодина потерла руки, словно фермерша, только что заключившая удачную сделку на рынке.
Перед уходом, уже стоя в дверях, Людо вдруг стукнул себя ладонью по лбу:
— Вообще-то, неплохо бы навести о ней справки…
— Дорогой, это я беру на себя.
— Кажется… кто же это был… кто-то рассказывал мне об этой Еве… но кто… дай подумать… Ну да, твоя подружка Ксавьера!
— Ксавьера из цветочного?
— Ну да.
— Ты прав. Ксавьера все про всех знает. Я сейчас же ей позвоню.
— Спасибо, мама.
— Тебе нечасто случается меня благодарить, мой милый.
— Для всего нужен повод. Ну, так я могу на тебя рассчитывать, да?
— Договорились! Мамочка займется твоей невестой.
И Людо вышел, изображая бурную радость влюбленного, который чуть не пляшет от счастья. На самом деле он и правда был доволен: очень уж ему понравилась шутка, которую он сыграл со своей матерью.
Вернувшись к себе, он не устоял перед искушением взглянуть, не написала ли ему Фьордилиджи.
И действительно, сообщение от нее пришло час назад:
У нас такие прекрасные отношения, просто мечта всей жизни, и мне не хотелось бы их испортить. Зачем нам рисковать и устраивать реальную встречу, если у нас и так все замечательно?
Он напечатал:
Милая моя родная душа, у вас такое количество прелестных изъянов и слабостей, что я мечтаю с вами встретиться.
К его огромному удивлению, ответ пришел сразу:
Возможно, я вам не понравлюсь…
Он умилился и решил продолжить разговор:
— Вы же ничего не знаете о моих вкусах. Да я и сам о них мало что знаю.
— Уверена, что вам нравятся блондинки.
Людовик улыбнулся, вспомнив комедию, которую он разыграл с Евой у своей матери:
Настоящие или крашеные?
— Крашеные, словом, те, для кого быть блондинкой — призвание.
— Милая Фьордилиджи, скажите еще, что мне нравятся шлюхи!
— Вы будете первым мужчиной, которому они не нравятся!
Он на секунду задумался:
Фьордилиджи, а вы похожи на шлюху?
Ответ пришел в мгновение ока:
— Нет.
— А как бы вы назвали ваш стиль?
— Бабулька.
— Это как?
— Глядя на меня, люди думают, где я откопала эти бесформенные кофты, юбки в складку, узорчатые свитеры и блузки.
— Значит, это бабулька в стиле гранж?
— Вот-вот. А ваш?
— Дедулька, но без гранжа.
— Длинный свитер и обвислые джинсы?
— Ну да, осталось добавить трусы — чистые, но болтаются, как семейные.
— Это мне нравится.
— Почему?
— Это же неслыханно — во времена, когда мужчины одеваются кокетливо, как женщины. Смена сексуальных ролей.
— Ну, для меня-то это не бунт и не пижонство, скорее просто пофигизм.
— Перестаньте передо мной хвастаться своими достоинствами, я и так уже сама не своя. А какую обувь вы носите?
— Одну и ту же модель уже лет пятнадцать, такие просторные замшевые ботинки на микропоре. У меня в запасе несколько пар. Когда их перестанут делать, отрежу себе ноги. А вы?
— Разноцветные туфли, у меня их полный шкаф. Ноги — единственная часть меня, которая целый день у меня перед глазами, так что я за ними слежу и стараюсь обувать получше.
— А на каблуках — набойки, чтобы не снашивались?
— Конечно. Обожаю их стук. Я представляю себя строгой директрисой, которая ходит по школе и орет на детей. Это дает выход моим садистским наклонностям.
— Перестаньте кокетничать, Фьордилиджи, вы меня раздразнили. Мне очень нравится эта ваша привычка подчеркивать собственную карикатурность. Она вам идет.
— Какой вы противный, ну я побежала. У меня есть дела поважней, чем вам нравиться.
Людовик взглянул на часы и решил отправиться в бассейн. Он занимался плаванием — это была одна из его немногих здоровых привычек. Хотя он плавал постоянно, фигура у него была не как у завзятого пловца, а как у субтильного подростка, под его белой кожей не вырисовывался ни один мускул. И что с того. Чтобы защитить себя от насмешек, он держал эти свои тренировки в секрете, как что-то позорное, и ходил в бассейн в такое время, когда там нельзя было встретить знакомых.
В часы, когда бассейн был открыт только для групп школьников, он плавал по единственной дорожке, оставленной для постоянных посетителей.
Людо заперся в раздевалке и улыбнулся свежему, бодрому, начисто лишенному эротики запаху хлорки. Он натянул свои темно-синие свободные плавки, без всяких украшений, и вышел в душ, где ему нравились белый кафель, горячий влажный воздух и сладкий запах шампуня — по ощущениям, что-то среднее между больницей и косметическим салоном.
Наконец он вышел в бассейн, аккуратно обойдя ванночку для ног — рассадник микробов, — вызывавшую у него брезгливость. Он посмотрел на плескавшихся в воде школьников.
От теплой воды под куполом бассейна скопился пар, который приглушал звуки и превращал их в еле слышные отголоски, как будто слова и крики под действием пара разлагались на составные части.
Старший тренер, мужчина с рельефной мускулатурой, вперил в него недобрый взгляд. Людо не понимал причин этой раз за разом проявляющейся враждебности и решил, что в этом взгляде следует читать неприязнь красавца к уроду, чемпиона — к пустому месту. Сложен старший тренер был атлетически: широкие плечи, узкий таз, внушительные мускулы правильной формы — на всех конечностях и на груди. Но внимание Людо привлекала еще и походка тренера: он был худощав, но с заметным трудом переставлял ноги в ортопедических сандалиях, разворачивал вперед сперва одно плечо, потом — другое, опирался на левую ногу, потом переносил вес на правую, как великан, выбившийся из сил после какого-то бесконечного марафона. Глядя, как медленно, величественно и неловко он двигается, можно было подумать, что эти усилия расходуются, чтобы таскать какое-то более тяжелое, массивное и объемное существо, как будто вокруг него есть еще одно гигантское тело, затрудняющее его движения и невидимое для глаз.
Людо вошел в воду и двинулся в сторону единственной разрешенной для взрослых дорожки. Ему хотелось побыстрей пройти мимо детей, но быстрей не получалось, и он вдруг нашел объяснение странной поступи тренера: просто он на суше перемещался как в воде — раздвигая воздух, будто тяжелые волны.
