После ужина они увлеклись разговором и не сразу заметили, что ресторан уже опустел, официанты убрали все со столов, а владелец заведения зевает за кассой.

Батист оплатил счет. Они пошли прогуляться после еды: троица и Виктор с Оксаной побрели к площади Ареццо.

В сквере, залитом голубоватым светом, среди сиреневых флоксов и рододендронов, стояла тягучая неподвижная тишина, пронизанная сладостным ароматом, который источали ветки жасмина: уличная цветочница сложила их на скамейку, присев полюбоваться луной. Попугаи умолкли, с деревьев доносились только еле слышные вспархивания, взмахи крыльев или кто-то тихонько чистил перышки, как будто покой, воцарившийся в подлунном мире, охватил и этих представителей дикой природы.

— Вы не поверите, — сказал Батист, — я видел, как на дереве под моим окном два длиннохвостых попугая ласкались к одной самочке!

Все улыбнулись. Попытались разглядеть птичью троицу, но ничего не вышло — они еще посудачили о том, что у природы воображение явно побогаче, чем у людей.

И расстались счастливыми.

На следующий день у Виктора в университете был экзамен по международному праву. Поэтому ранним утром он оставил Оксану одну, провел несколько часов в библиотеке за подготовкой, проглотил бутерброд, а потом в середине дня держал экзамен в большой аудитории со скамьями, расположенными амфитеатром, без окон, освещенной лампами дневного света, где пахло затхлостью от сыроватого ковра и мандариновым освежителем воздуха.

Наконец к семи часам вечера он вернулся на площадь Ареццо и поднялся в мансарду. Сейчас он был готов рассказать Оксане о своей болезни. Уже со вчерашнего вечера он чувствовал, что может это сделать и их отношения не только устоят перед этой реальностью, но и укрепятся.

Он вошел и увидел, что квартира пуста. Все вещи Оксаны: одежда, пакеты, чемоданы — словно испарились.

На кровати его ждал желтый листочек:

«Прости меня, я никогда никого не любила так, как тебя. Я ухожу».

Он не мог поверить этим словам и заметался по квартире, ища вокруг подтверждения тому, что все это ему просто померещилось!

Потом не раздумывая сбежал по лестнице и помчался прямиком к дяде — вот он уже нетерпеливо трезвонит в дверь.

Ему открыл мертвенно-бледный Батист. Виктор вбежал в квартиру:

— Помоги мне! Оксана ушла!

Брови Батиста поползли вверх. Он рассматривал что-то у себя под ногами.

Виктор сунул ему желтую записку, и Батист пробежал ее глазами.

До этого момента писатель не произнес ни слова. Он поднял голову и неуверенно положил руку Виктору на плечо:

— Жозефина тоже только что ушла.

— Черт, опять это чучело!

— Кто-кто?

— Патрик Бретон-Молиньон, главред газеты «Матен». Уже много лет за мной ухлестывает.

Пока Фаустина произносила эти слова, вышагивая по улице под ручку с Дани, тот человек вылез из машины и заискивающе помахал ей рукой.

Дани потянул ее за локоть, он думал свернуть за угол, чтобы избежать общения с тем приставалой, но Фаустина не согласилась.

— Сейчас привяжется к тебе, — проворчал Дани.

И действительно, Патрик Бретон-Молиньон уже бежал к ним. Он был высоченный, непропорционально сложенный, и его неловкая иноходь смахивала на бег верблюда по пересеченной местности.

— Пошли его на фиг, — вполголоса велел Дани.

Фаустина, вместо того чтобы послушаться, отстранилась от своего спутника и двинулась навстречу Патрику, разыгрывая радостное удивление:

— О, Патрик, как я рада!

— Я думал, ты меня не видела, — пропыхтел он, пытаясь восстановить дыхание.

Дани Давон презрительно смерил взглядом этого смехотворного типа, который не может даже пройтись быстрым шагом, чтобы не запыхаться, как щенок на стометровке.

А Фаустина бросилась на шею этому верзиле, который неловко врезался в ее лоб подбородком, прежде чем попасть губами в щеку.

— Дорогой Патрик, знакомься, это Дани Давон, адвокат.

— Кто же не знает господина Давона? — воскликнул Патрик Бретон-Молиньон, протягивая ему влажную пухлую руку. — Ваша книга-то скоро выйдет?

— Простите, как? — переспросил Дани.

— Мы думаем об этом, очень серьезно думаем! — воскликнула Фаустина.

— Конечно, это о деле Мехди Мартена?

— Пока об этом ни слова! — ответила Фаустина.

— Ясно, значит, о деле Мартена. Браво, адвокат! Я первый в очереди на публикацию отрывков, Фаустина, — поставлю их в ежедневный выпуск!

— Мы еще поговорим об этом…

— Адвокат Дани Давон и Мехди Мартен — это сногсшибательно! Я могу на тебя рассчитывать, Фаустина, ведь так?

Фаустина потупила глазки, как школьница, которая готовится к первому причастию, и проговорила:

— Я обещаю тебе, Патрик.

— Великолепно!

Он повернулся к Дани:

— Вам известно, что Фаустина просто ас в этих делах?

— В каких делах? — переспросил Дани, и в глазах у него сверкнули озорные искры.

Фаустина чуть не прыснула, глядя на него. А Патрик Бретон-Молиньон не уловил его намека и их насмешливого обмена взглядами.

— Она блестящий пресс-атташе! Такого уровня, что у нее не осталось конкурентов.

Фаустина сочла необходимым возразить:

— Не слушайте его, господин Давон, он просто хочет сделать мне приятное.

Дани дернулся от этого «господин Давон».

Повернувшись к нему спиной, Патрик Бретон-Молиньон шагнул к Фаустине и проговорил со слащавой настойчивостью, как будто мулата вообще с ними не было:

— Когда я могу пригласить тебя поужинать?

— Я посмотрю в свой ежедневник и перезвоню тебе.

— Ты каждый раз так отвечаешь.

— Когда я перезвоню, ты поймешь, что я каждый раз говорила правду.

С этими словами она привстала на цыпочки и запечатлела на его щеке легкий поцелуй, а потом бодро двинулась в сторону своего дома в сопровождении Дани.

— Почему ты позволяешь этому слюнявому увальню за тобой ухлестывать?

— Он руководит самой крупной ежедневной газетой в стране.

— Он же тебя хочет.

— Это нормально, разве нет?

— Ты его поощряешь!

— Пока он редактор «Матен», он может питать надежды. Мне же нужна работа…

— А откуда мне знать, что когда-то раньше ты с ним уже не…

— Я тебя умоляю. Ты знаешь, как его за глаза окрестили? За то, что он ничего не может в постели. Вареной морковкой!

Дани повеселел и, вздернув подбородок, улыбнулся:

— Тебе такой мужчина уж точно не подойдет.

— Ах ты, хвастунишка!

Но все же кивнула ему, и они поднялись в квартиру.

Было пять часов дня. Фаустина изображала идеальную домашнюю хозяйку, выжимая сок из фруктов для тропического коктейля.

— Я приготовлю нам сок ассорти из попугайчиков с нашей площади!

Дани задумчиво следил, как она хлопочет, даже не пытаясь поучаствовать.

— Он к тебе клеился при мне, как если бы меня там вообще не было…

— Я бы сказала, как если бы ты не был моим любовником.

— А ему такая мысль даже в голову не могла прийти? Он считает тебя святой, которой неинтересны наши земные радости?

Она рассмеялась. Он настаивал:

— Так почему тогда?

— Наверно, ему ни на минуту не пришло в голову, что я могу спать с мулатом.

Дани передернуло. Он вскочил, стал мерить широкими шагами коридор, как человек, которому надо выплеснуть избыток сил, а потом потер подбородок и вернулся к ней:

— А ты спишь с мулатом?

— Скорее да, чем нет.

Она хотела поцеловать его в подтверждение своих слов, но он ее оттолкнул:

— Так я для тебя мулат?

Почувствовав, что атмосфера накаляется, она попробовала ее разрядить:

— Дани, ты все путаешь. Я тебе объясняю, что этот придурок Патрик Бретон-Молиньон — расист, потому что не может себе представить, что мы спим вместе, а ты злишься на меня.

— Да, злюсь, потому что я плевать хотел на Патрика Бретон-Молиньона. Он, может, и расист, но, оказывается, ты тоже расистка.

— Я?