Эта передача побила все рекорды по зрительским рейтингам — на телеканале это поняли уже по тому шквалу мейлов и телефонных звонков, который обрушился на них во время эфира, — во-первых, народ считал Захария Бидермана профессионалом, способным вывести страну из кризиса, а во-вторых, он еще обладал особым даром привлекать зрителей. Увидев его на экране, никто не станет щелкать пультом, переключая каналы, — ни полный невежа, ни дипломированный экономист.

Он вселял уверенность. И не столько тем, что он говорил, а собственно своим видом и манерой. Крепкий, коренастый, с широкими плечами и внушительным затылком, Захарий походил на мощного хищника, подобравшегося перед прыжком. В сущности, его не так уж многое отличало от других полноватых шестидесятилетних мужчин, но эти небольшие отличия в корне меняли дело. Могучие мускулистые руки, явно умеющие все: прижать к себе и сломать, приласкать и задушить, он держал перед грудью, они были словно часовые, охраняющие своего повелителя, всегда готовые вмешаться, возмутиться, взлететь, комментируя какие-то цифры или поддерживая чьи-то решения. Его шея тоже излучала силу: массивная, надежная, испещренная кровеносными сосудами, путепровод, направляющий энергию из туловища в мозг. Глаз, уменьшенный до полумесяца за счет тяжелого века, гипнотизировал своей океанической голубизной с серым стальным оттенком; зрачок, только что неподвижный, — и вот уже глядящий в другом направлении, хотя никто не замечал, чтобы он шевельнулся, этот зрачок жил в своем ритме, и внешние раздражители, казалось, были ему безразличны. Волосы были абсолютно седыми, но угольно-черные брови свидетельствовали о молодости и бодрости духа. Рот же то цинично опускал уголки, то поднимал их, складываясь в жесткую, даже хищную улыбку, в которой, казалось, вот-вот проглянут волчьи клыки. Когда Захарий смеялся, он становился совсем другим человеком, чем когда он с кем-то спорил, и этот контраст зачаровывал. Он был живой парадокс, интеллектуал высшей пробы, заключенный в мощное, как у зверя, тело.

Журналистка, помимо своей воли, поддавалась его обаянию. Хотя до передачи, науськанная коллегами, она приготовилась вести себя по-боевому, но во время передачи она невольно впитывала речи своего собеседника, временами смущенно краснела, когда он отпускал ей комплимент за удачный вопрос. В их беседу внедрялась эротическая нотка, сексуальное поле, которое исходило от него, а она не могла ему противиться. Записочки, приходившие по Интернету, свидетельствовали о том, что еврокомиссар смущал не только свою собеседницу-журналистку: на адрес телеканала валом валили горячие признания в любви.

К каким чарам прибегал этот человек, которого нельзя было назвать ни красавцем, ни уродом, чтобы так привлекать других? Журналистке он то и дело показывал: он все время помнит о том, что она женщина. Даже в самые горячие моменты дискуссии, в самой жаркой полемике что-то в его лице говорило: «Вот сейчас покончим с этой высоколобой беседой, и почему бы не заняться чем-нибудь поинтереснее?» И хотя словами он обращался к ее разуму и образованию, но одновременно пробуждал в собеседнице что-то древнее, доисторическое сознание, ту его часть, что по-прежнему ассоциируется с ночью и ее инстинктами, побуждающими искать сильного надежного защитника, семя которого будет плодородным, вождя, который даст своему племени пищу, защиту и чувство подчиненности старшему. И вот, оперируя терминами из арсенала экономической науки, облаченный в сшитый на заказ костюм-тройку, самец-неандерталец обращался к самке из племени кроманьонцев.

Мужчины, в свою очередь, видели в нем скорее вождя, чем соперника, — это был лидер по природе. Захарий Бидерман вел себя без всяких политических ужимок и ложной скромности, был уверен во всем, что говорит, — словом, являл собой идеальный портрет лидера, посланного свыше, которого так не хватало нашей непутевой эпохе.

Лео Адольф и его единомышленники по партии, сидевшие в студии в числе прочей публики, радовались успеху передачи: бесспорно это даст им возможность поставить Бидермана во главе так называемого технического правительства, которое должно вывести страну из кризиса. И если до сих пор некоторые скандалисты противились этому выбору, то после такой передачи у Бидермана будут одни сторонники.

До конца оставалось тридцать секунд, и журналистка перешла к вопросу, который волновал всех:

— Уважаемый господин комиссар Евросоюза по антимонопольной политике, ваша компетентность ни у кого не вызывает вопросов, и о вас говорят как о кандидате на высокий государственный пост. Что вы об этом думаете?

— В мои пятьдесят лет я ставлю перед собой только одну важную задачу: служить моей стране и Европе.

— То есть вы готовы согласиться.

— Да, со вчерашнего вечера.

— Простите?

— Вчера вечером я получил согласие от моей супруги Розы. Она уполномочила меня посвятить свое время и силы служению нации.

— И она не будет вас ревновать к этой работе?

— Она обещала мне проявлять терпение, но и ради нее, и ради вас, и ради нас всех нужно, чтобы я добился успеха побыстрее.

Журналистка улыбнулась, довольная тем, что передача заканчивается на такой личной, неформальной ноте, которая придает всему выступлению человечность и отдает должное всем женам-телезрительницам. И когда по экрану под бодрые звуки ударных поплыли титры, она горячего его поблагодарила:

— Браво! Вы были великолепны.

— И все благодаря вам, мадемуазель.

Каждый из них думал о своих собственных интересах, которые на сегодняшний день совпадали: блестящий гость гарантировал успех передачи.

Вставая со стула, пока публика еще не ринулась к нему за автографами, журналистка успела выключить микрофон и шепнула на ушко своему собеседнику:

— Я близкая подруга Кармен Бикс.

Отсюда он должен был сделать вывод, что ей известны все подробности его страстных отношений с этой испанкой. Он оценил эту новость, прищурился и бархатным голосом ответил:

— Вы удачно подбираете себе друзей, мадемуазель.

В этот момент журналистка поняла, в чем же состояло очарование этого мужчины: его делало привлекательным в женских глазах то, что его самого привлекали женщины.

В тот вечер Роза Бидерман устраивала прием на площади Ареццо, чтобы отпраздновать успехи мужа. Его сторонники считали, что максимальный рейтинг его телевыступления по всей Бельгии уже означал политический триумф Захария Бидермана: в ближайшие дни он предстанет перед страной в качестве премьер-министра.

В холле особняка сияющая Роза приветствовала первых гостей; она всегда верила, что в один прекрасный день будет стоять на этом самом месте рука об руку с самым влиятельным человеком в стране. Когда она полюбила Захария, ее чувство было искренним, но оно к тому же помогало ей реализовать собственные амбиции, в которых она вполне отдавала себе отчет: этот блестящий экономист приведет ее в самые высшие слои общества.

Роза была из тех женщин, которые находят власть сексуально привлекательной. Она считала, что мужчина должен быть одаренным во всех областях: у него должны быть власть, деньги, воспитание, ум и сексуальная энергия. Те, кто знал Захария в старые времена, говорили о нем как об очень одаренном дилетанте, возможно даже немного ленивом; в ту пору он не слишком усердно использовал свои таланты, а предавался радостям жизни. Она изменила его. И раз уж она разглядела в нем сверхчеловека, то он и стремился им стать. С тех пор как он был с Розой, благодаря ей или из-за нее его преследовала мысль об успехе: он хотел быть лучшим, хотел воплотить в жизнь ее представление о нем. И ничто не радовало Розу больше, чем когда какой-нибудь старый друг Захария, оценив его карьеру, поздравлял ее с тем, что она оказывает на мужа столь благотворное влияние. Однако вряд ли она подозревала, к каким побочным эффектам приводят их общие амбиции.

С тех пор как она видела его только на гребне славы — лучшим экономистом, лучшим политиком, лучшим чиновником, — лентяй в нем уступил место трудоголику, а эпикуреец — надежному руководителю. В ответ на это давление у Захария формировалась навязчивая идея. Его мучил всепоглощающий страх — в один прекрасный день оказаться не на высоте. Несколько раз за день этот неутомимый труженик испытывал приступы депрессии; он забыл, что такое усталость, — осталась только тревога. И единственным способом от нее отделаться было физическое наслаждение: волны сладострастия, охватывая его тело, отгоняли мрачные мысли и успокаивали. Вначале Розы было вполне достаточно для удовлетворения его немаленьких потребностей, но потихоньку, по мере того как его трудоспособность росла и успехи множились, сексуальные аппетиты тоже становились все больше. Его стремительное восхождение сопровождали внебрачные связи, частые походы к проституткам, а потом уже внезапная просьба об интимной близости могла быть обращена в любой момент к первой попавшейся представительнице прекрасного пола.