— Какая же ты дурочка! — смеясь, воскликнул он.

— Я знаю, без этого мое обаяние было бы неполным.

Когда появились друзья Фаустины, которых она называла «мальчики», Дани почувствовал облегчение. Их реплики летали по комнате — дурацкие, едкие, комичные; их взгляды, которые он на себе чувствовал, ему льстили. Фаустина лелеяла его, первым подавала ему кушанья, превозносила его успехи в юриспруденции — словом, обращалась с ним по-королевски, и все восемь приглашенных признали за ним право на эту привилегию.

Том и Натан заговорили о загадочной истории с анонимными записками, которая не давала им покоя.

— Мы обнаружили четыре анонимных письма. Сначала два наших, и потом, переговорив с цветочницей, а это, наверно, самая злоязычная сплетница во всем Брюсселе…

— В мире, мой дорогой, в целом мире! — поправил Натан.

— …так вот, мы узнали еще о двух письмах: одно получила сама Ксавьера, а другое — это она случайно узнала от его жены — получил высоколобый аристократ из дома шесть.

— А этот тип, слушай-ка, если он гетеросексуал, то я — испанская королева.

— Да мы же не об этом говорим, Натан.

— И об этом тоже! Воспитатель нашелся! Чтобы меня учил приличиям озабоченный тип, который вечно держит руку на ширинке, — это уж слишком!

— Короче, — заключил Том, — во всех случаях наблюдаем одни и те же приметы: желтый конверт, желтая бумага, один и тот же текст: «Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».

Фаустина вздрогнула:

— Я тоже получила такое.

Ее признание произвело фурор. Она умчалась в свою комнату, по квартире разнеслось несколько крепких ругательств, и она вернулась с листком бумаги.

Том и Натан ликовали: их гипотеза об оригинале, разославшем любовные послания жителям площади Ареццо, подтверждалась.

— И как ты отреагировала, когда получила это письмо?

— А обязательно это рассказывать? — спросила Фаустина и побледнела.

— Да, это непременно нужно для расследования.

Она с безнадежным видом обернулась к Дани:

— Я подумала, что это Дани мне его прислал.

Он подошел поближе, проглядел письмо:

— Это не мой почерк.

— Мы тебе верим, Дани, — подтвердил Том. — Тем более что я не понимаю, зачем бы ты стал посылать нам такое письмо.

— Хотя и жалко, — сказал Натан, — я был бы рад.

Фаустина легонько хлопнула его по затылку:

— А ты даже не пытайся похитить у меня дружка.

— Но не трахаться, хозяйка, не трахаться, — простонал Натан, изображая певучий акцент нянюшки из «Унесенных ветром».

После этой выходки всем стало неловко. Натан так разошелся, насмешничая, что вышел за рамки политкорректности, — он забыл, что передразнивать акцент рабов в присутствии мулата не было проявлением хорошего тона… Фаустина приготовилась к худшему.

Но Дани величественно соблаговолил обойтись без скандала, схватил листок, повертел его так и сяк:

— Боюсь, друзья мои, я не смогу вам сильно помочь в этом, потому что я никогда не занимался делами об анонимках.

— Но здесь речь идет не о злобном, как ворон, анониме, а скорее о мирном голубке. В этих письмах ведь говорится о любви, а не о ненависти.

— Зато я могу вас уверить, что их автор — левша. Посмотрите внимательно на буквы. Они все прочерчены справа налево.

— Наш голубь — левша!

— Давайте рассуждать, — продолжал Дани. — Обычно анонимщик — это кто-то обиженный, неудовлетворенный — маргинал.

— Круг сужается, — вставила Фаустина.

— Зачастую у анонимщика бывает какой-то физический недостаток.

— Не знаю никого такого у нас в округе.

Том взглянул на нее:

— А то, что ты получила письмо, привело к каким-то последствиям?

— Шутишь? Конечно нет.

— Ты решила, что это Дани тебе его написал. Значит, оно подтолкнуло тебя к нему.

— Честно сказать, я и так уже двинулась в его сторону. Однако соглашусь, что оно помогло ему обосноваться — не скажу «в моем сердце», потому что у меня его нет, но в моей жизни.

— Вот так же и у нас с Натаном — оно произвело положительное действие. С тех пор мы не расстаемся.

— Я выбираю себе свадебное платье, — уточнил Натан. — Кремовое, of course[1]: вдруг белое мне не пойдет?

Они подумали, и Фаустина высказала то, что подумали все:

— Идея, что кто-то незнакомый хочет мне добра, меня как-то смущает. Мне от этого не по себе.

Разговор перешел на другие темы — и атмосфера снова стала веселой и радостной.

Около одиннадцати вечера пришло время расходиться. Чтобы не целоваться с восьмью парнями, которые только этого и ждали, Дани помахал им рукой и уединился в дальней комнате, объяснив это срочным звонком.

Фаустина проводила своих гостей до двери, и они похвалили ее выбор. Оживленная, с горящими глазами, она приняла комплименты так, словно это она выдумала красоту Дани, а потом подтвердила им несколькими нарочитыми вздохами, что все, чего они не видели, тоже заслуживает внимания.

— Вот негодяйка! — сказал Натан. — Но меня утешает, что хотя бы ты теперь удовлетворена. А то как посмотрю на этих девиц, которые отхватят себе отличных парней и мучат их воздержанием, прямо зло берет.

— Успокойся, Натан! — воскликнул Том. — Пора оставить нашу подругу Фаустину с ее Вагинитом.

— Отличное прозвище, мне нравится, — проквохтал Натан.

— Молчи! — пробурчала Фаустина, а сама чуть не помирала со смеху.

— Когда ты его так прозвала, Фаустина, я ржал целый день. Теперь у меня в голове его так и зовут. Несколько раз за вечер я чуть было не сказал: «Выпьете еще, Вагинит?» или «Вагинит, вам передать сосиски?».

Все засмеялись. Фаустина нахмурила брови и прижала указательный палец к губам:

— Давайте, мальчики, возвращайтесь по домам и ведите себя хорошо.

— Доброй ночи с Вагинитом, дорогая.

Даже закрыв дверь, она слышала, как они дурачатся на лестнице. Она обожала Тома и Натана, потому что у них были такие же фривольные циничные шуточки, как и у нее.

Она вернулась в гостиную, где Дани, с перекошенным лицом, собирал свои вещи.

— Что случилось? — встревожилась Фаустина.

— Я все слышал.

— Что?

— Вагинит…

Она задрожала и стала лепетать:

— Ну, слушай, это… это скорее лестное прозвище. Оно намекает на твою… твою потенцию… Для них, понимаешь, это имеет значение…

Дани прошел мимо нее, не глядя бросил ключ от ее квартиры в корзиночку для мелочей у входа и вышел:

— Прощай. Ты меня ни капельки не уважаешь.

— А у вас хорошо работает точка G?

Марселла, прижимая к себе блюдо, которое она мучила с помощью тряпки, предполагая, что она его протирает, пришла из кухни, чтобы обсудить с мадемуазель Бовер то, что ее занимало.

— Это я к тому, что у меня лично точка G еще до того была, как ее вообще открыли. Я в этом передовик. Еще в семнадцать лет, когда никто о таком не говорил, я ее уже знала. Невероятно, да?

Мадемуазель Бовер, не желая поощрять подобные откровения, ничего не ответила. А Марселла, которая снова принялась натирать фаянс, продолжала:

— Вообще-то, моей заслуги тут и нет: я просто создана для этого. Мне только вставят, как я уже на седьмом небе.

Она покачала головой, перебирая какие-то воспоминания, чтобы убедиться, что она не ошиблась:

— Каждый раз о-го-го. Держись крепче, улетишь!

И она утвердительно кивнула, довольная собой, потом подняла глаза и удивилась молчанию хозяйки квартиры:

— А у вас, мадемуазель, как с точкой G?

— Марселла, подобные разговоры…

— Хорошо-хорошо, поняла, точка G — это не ваше. Бывают такие женщины. Сколько угодно. Может, даже их большинство. Бедняжки… Ну, с этим кому как повезет. И главное, у вас ведь есть такие достоинства, каких нет у меня.

— Какие же?

— Деньги. Воспитание. Происхождение.

— Спасибо, Марселла.

— Ну да, честно сказать, судьба вас побаловала. Вот мне, на самом деле, если не считать, что мужчины ко мне тянутся и что у меня точка G, — с остальным-то не повезло.