— Нет… никогда, — сказал Рудаков. — Мне хватало другого, о чем надо было думать.

— О вещах?

— Почему ты так решила?

— Почти все думают о вещах.

— Не только о вещах… Но, в общем, ты права. Больше всего, конечно, о вещах. Вообще… о жизни…

— Что значит — думать о жизни?

— Во всяком случае, не об одиночестве ветлы.

— Подай мне платье.

Семен Петрович протянул ей одежду.

— Отвернись.

Он повернулся к ней спиной. Теперь дым обвевал его лицо. Рудаков потушил сигарету. Иначе волосы будут пахнуть табаком и Нине будет неприятно его обнимать.

— Застегни платье.

Главный бухгалтер принялся неумело большими грубыми пальцами застегивать кнопочки на узкой спине.

— Если бы я могла, я бы научила всех думать не о вещах, а о другом, более интересном. Но я не знаю, как это сделать. — Нина поправила волосы. — В жизни столько необычного, чудесного, а она так коротка… Не стоит ее отдавать лишь вещам… Ты доволен своей жизнью? Ты много прожил… По сравнению со мной… Я совсем мало…

— Я не знаю…

Нина встала и подала ему руку.

— Нет, ты не увиливай. У тебя есть опыт, и ты должен им поделиться. У меня ведь только теория.

Они пошли по траве к реке. Ветер к вечеру покрепчал, трава гнулась, словно кланялась им в пояс.

— Моя жизнь, — сказал Семен Петрович задумчиво, — делится на две неравные части. До встречи с тобой и после. Мой опыт до встречи с тобой не представляет для тебя никакой ценности. В общем это борьба за существование. Но борьба какая-то неинтересная, тусклая, без особых происшествий. Прожил год с прибылью, и хорошо.

— Что значит «с прибылью»?

— Ну продвинулся по службе… построил сарай… родил сына… купил телевизор… вырастил на огороде хорошую картошку… Да мало ли что…

— Но это же страшно скучно.

— Так живет большинство моих знакомых, и я не знал, как надо по-другому. Я был доволен… У меня имелось все, что я хотел… Оставалось только достойно встретить и проводить старость. Мне уже пятьдесят два… А тут появилась ты… Все изменилось… Вроде бы как засверкало… Даже не засверкало… Как это сказать… Ага… переоценка ценностей… То, что раньше было ценным, — оказалось пустяком. Дом, например, сад… моя должность… деньги. А твоя улыбка, шепот ветра, заря вдруг стали очень важными — это удивительно… Вот старый дурак… Не знаю, как это и называется…

— Название известно очень давно.

— Я думал, ее нет. Выдумали такие, как ты, художники, писатели. А остальные подхватили и придуриваются. Вот мой первый опыт. Тебе он нужен?

— Нет.

— Вторая часть жизни очень короткая… С зимы… С того вечера в санатории… Безумства старого дурака… Нужно?

— Тоже нет. У меня свой опыт. Его хватит на двоих. Потому что я старше тебя.

— На тридцать лет?

— На миллионы. Ты забыл, что я женщина. Прародительница жизни.

— Ах, извини. Слушай, женщина, ты забыла свой букет.

— Я не забыла. Он больше мне не нужен. Сослужил свою службу… Знаешь что, давай поговорим о более важных вещах.

— Разве мы говорим не о важных вещах?

— О важных… Но теперь все это не имеет никакого значения.

— Почему? — удивился Рудаков.

— Да так… То все теория, а нам надо поговорить о деле.

— Говори… — Сердце Семена Петровича екнуло от нехорошего предчувствия.

— Сеня, я ждала тебя в тот вечер на танцах… В санатории.

— Как это ждала? — удивился Семен Петрович.

— Так… Я знала, что приедешь.

— Знала? Откуда?

— Меня предупредил Евгений Семенович Громов… Ваш главный инженер. Знаешь такого?

— Знаю, конечно… Почему же он тогда ничего мне не сказал? Странно…

— Ничего странного нет. Он попросил меня, чтобы я занялась тобой…

Рудаков долго шел молча.

— Как это — занялась? — спросил он наконец глухо.

— Ну, чтобы ты… влюбился в меня…

— Зачем это ему было нужно?

— Не знаю… Но мне казалось, что он хочет как-то связать тебя, сделать покладистей, ближе к себе… Ты его опасайся, Сеня… Это нехороший человек… Он устроил мою маму к себе на завод — обещал повышение, квартиру… а взамен видишь; чтобы я занялась тобой… Мама скоро умерла…

— А договор остался?

— Как хорошо, что он привез тебя… Ты меня прощаешь?

— Прощаю. Это и все твои тайны?

— Да… Остальное ты все знаешь… Я так боялась, что ты меня не простишь…

— Я прощаю. Это ерунда…

Они подошли к реке. От скалы, как на Нининой картине, через реку, через пляж, по траве тянулась к лесу длинная черная тень.

— Сеня, — сказала Нина, — спасибо за этот день. Это мой самый счастливый день.

Утром Нина сказала:

— Ты иди один загорай.

— Почему?

— Мне надо побыть одной.

— Я тебе надоел?

— Нет. Но мне надо побыть одной.

Рудаков вернулся в пещеру после полудня. Нины не было. Кровать аккуратно заправлена. Куда же она делась?

И вдруг главный бухгалтер вздрогнул: возле решетки, что загораживала ход в Пещеры, лежали Нинино пальто, платок…

Рудаков рванулся к ходу, схватил пальто, платок… Что здесь произошло? Нет, крови не видно… пальто и платок лежат спокойно, они не носят следов насилия или спешки. Их сняла сама Нина. Сняла и аккуратно положила возле решетки… Зачем? Чтобы переодеться в другое? Чепуха. И почему одежда осталась лежать на этом месте?

Семен Петрович уже знал ответ на эти вопросы. Тщательно, сантиметр за сантиметром главный бухгалтер стал исследовать пещеру. Знакомые вещи… Все знакомое, все или принесенное из дома, или сработанное его руками здесь… Но того, чего искал Рудаков, не было. Это ведь невозможно… Записка должна где-то лежать. Она не могла уйти, не оставив записки…

Нигде ни клочка бумаги… Все на своих местах… И все-таки в пещере что-то изменилось. Все было на своих местах, но что-то изменилось. Рудаков стал посередине их «комнаты», уже автоматически вновь и вновь водя лучом фонарика.

И вдруг он увидел, что изменилось. Изменилась картина над столом.

Картина, которую он не любил и боялся. То есть картина осталась, только чуть-чуть стала иной. Не было тени от скалы. Тени не было потому, что теперь на картине стоял полдень. Полдень вместо вечера. А в полдень тени не бывает…

Скала возвышалась вся освещенная солнцем, сверкающая, как айсберг, посередине голубой реки, голубого неба. Вообще-то по правилам тень уже должна зародиться у основания скалы, но ее не было. Даже намека. Сияло ослепительное солнце, сияла скала, голубело бездонное знойное небо; небо, откуда прилетают звуки детства…

И было еще одно изменение, которое сразу не бросилось Семену Петровичу в глаза. Не бросилось, ибо он не мог даже предположить, что такое возможно. Мужчина лежал на пляже один! Он лежал в свободной позе, с наслаждением отдаваясь солнцу, ветру, своим мыслям. От женщины не осталось даже следа. Ни вмятины, ни одежды, ничего. Она исчезла, вроде бы ее никогда и не было.

Семен Петрович бессильно опустил руку с фонариком. Вот почему не было записки…

— Нина! — крикнул Рудаков. Крикнул негромко. Он знал, что ничего не услышит в ответ.

Потом Рудаков попытался выломать решетку. Он бил и бил в решетку плечом, пока плечо не заныло. Стальные прутья даже не погнулись. Сделано на совесть. Все, что делал Семен Петрович, делалось на совесть.

И только потом, когда разболелось плечо, главный бухгалтер удивился. Как же она могла уйти, не повредив решетки? Он еще и еще раз осматривал заделанный проход. Нет, это невозможно… Надежная стальная решетка… Неужели она проскользнула в квадрат… Она же совсем худенькая… Сняла пальто и проскользнула между прутьев, как ласка?..

В Пещерах не надо иметь пальто… Там постоянная температура… И идет сейчас торопливым шагом по узким ходам?.. Или уже лежит на дне колодца?

Он сам замуровал ее от себя.

Рудаков закурил и вышел на улицу. Теперь можно курить…

Семен Петрович спустился к бухте Радости. На скале смутно проступало ее лицо. Рядом с его лицом. Он повернулся спиной к скале. Река тихо плескалась у берега, шуршала дождем.