Послышался скрип двери… Сусликов оторвался от журнала и глянул поверх очков, кто там идет. Может, это его куда-то запропастившийся сосед?

В щель двери просунулась рука в черной кожаной перчатке. Сусликов вскочил на кровати, ничего не понимая. Рука стала шарить по стене… Командированный с ужасом следил за ней. От испуга он не мог ни крикнуть, ни пошевелиться. Рука показалась ему маленькой, хрупкой, от этого было еще страшнее. Продлись еще несколько мгновений это зрелище — и сердце командированного не выдержало бы, но тут рука нащупала, что искала, — выключатель. Раздался щелчок, и свет в комнате погас.

Затем дверь раскрылась… и в комнату вошел человек. Сусликов различал лишь силуэт — в номере было темно, только слабый свет из окна освещал стол и часть кровати.

— Что вам надо? — спросил Сусликов срывающимся голосом. — Кто вы такой?

Вошедший ничего не ответил. Глаза командированного привыкли к темноте немного, и он вдруг явственно увидел, что вместо лица у пришельца свиное рыло. Сусликову даже показалось, что человек хрюкнул. Командированный слабо вскрикнул и потерял сознание. У него была слабая нервная система.

Когда Сусликов пришел в себя, он не мог ни говорить, ни шевелиться. Его тело было крепко привязано к кровати, во рту торчал кляп. Кляп отдавал туалетным мылом — наверно, было использовано казенное полотенце. В комнате никого не было.

«Обокрали, — подумал Сусликов. — Чтобы я еще раз в этот город…»

Он принялся раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь ослабить веревки, но привязан он был на совесть. По всей видимости, бельевыми веревками. У бельевых веревок получаются очень крепкие узлы. Не удалось вытолкнуть и кляп.

После часа усилий Сусликов устал и затих. В окно начал пробиваться рассвет.

«Хоть бы пришел этот, второй… сосед, — подумал Сусликов. — А то можно так пролежать до вечера… Плакала теперь четвертная, — у Сусликова оставалось в кармане пиджака двадцать пять рублей, — и почти новый костюм», — Сусликов проходил в нем десять лет.

И бедный командированный заплакал.

Это единственное, что он мог еще делать.

Последний автобус в областной центр отходил в двадцать два часа. Этим рейсом мало кто ездил, зато утром обычно не бывало мест, и Костя Минаков решил, что лучше всего отправиться в двадцать два часа.

Минаков любил вокзал. Когда он чувствовал себя одиноким, то шел на вокзал. Здесь всегда было людно, шумно, в ресторане и возле газетного киоска толпились красивые, модно одетые женщины, и Косте нравилось разглядывать их, ловить на себе пристальные взгляды, которые могут позволить себе лишь проезжие незнакомые женщины.

Особенно уютно здесь было ночью. Костя выпивал пивную кружку петровского вина, покупал два пирожка, газету и усаживался на неудобный и все же уютный диван, отполированный тысячами спин и задов до зеркального блеска. Мимо бежали с узлами и чемоданами люди, не спеша прогуливались роскошные дамы в макси-платьях и брюках с остановившегося в Петровске на несколько минут экспресса Москва — Адлер; суетились девчонки с голыми коленками, разглядывая побрякушки в витрине закрытого киоска «Сувениры»; деловито, с железной последовательностью мели опилки уборщицы в белых фартуках, и, казалось, ничто не может остановить их движения: ни груда чемоданов, ни ноги спящих, ни ноги бегущих; ревели за стеклянными стенами зала ожидания автобусы с мягкими сиденьями, сонными пассажирами и таинственной, загадочной, как у «Скорой помощи», фарой на верху кабины, которая до поры до времени высокомерно дремлет, но стоит лишь гигантам вырваться за пределы городка, как она вспыхнет, засияет, будто электросварка, и пойдет полосовать сильными лучами придорожные посадки, спящие деревушки, встречную белую колокольню с черным колючим крестом… Посапывали отдыхавшие тепловозы, суетились возле них темные фигуры с фонарями…

Как хорошо сидеть среди этой суеты, жевать пирожок, листать газету промасленными пальцами, пахнущими постным маслом, ловить взгляды красивых, уже отдохнувших у моря или едущих отдыхать женщин, чувствовать, как по крови разливается горячее, сделанное из лета вино…

…На вокзале было почти пусто. Только что ушел экспресс на Москву, и уехали почти все автобусы, поезд межобластной должен был быть только через двадцать минут. У входа в пустой ресторан скучал швейцар… Он покосился на Костю.

— Хоть бы умылся, молодой человек, — сказал он осуждающе.

«Почему мне надо умыться? — удивился Минаков, но пошел в туалет. Вышедший из туалета мужчина пристально посмотрел на младшего бухгалтера и, как показалось Косте, с брезгливостью. Минаков, ступая по мокрому полу, усыпанному опилками, подошел к раковине и заглянул в мутное, облупившееся зеркало. На него вытаращилось незнакомое опухшее, вымазанное кровью лицо. От неожиданности Костя отшатнулся. Откуда взялась кровь? Потом он увидел, что и правая рука его в крови.

«Это ее кровь, — догадался Костя. — Наверно, я ей разбил нос, а потом вытирал пот…»

Минаков вымыл руки, протер лицо платком. Рука его, когда он лез в карман за платком, наткнулась на гаечный ключ. Младший бухгалтер швырнул его на подоконник.

«Может быть, я даже убил ее, — думал Костя, направляясь к ресторану, — и она сейчас лежит мертвая… Попал в висок… Или сильно ранил… Что ж, тем лучше, пусть знает».

Он, конечно, не верил своим мыслям, но все же подошел к автомату и набрал номер бухгалтерии.

Телефон долго не отвечал. Потом испуганный голос сказал:

— Алло! Алло! Кто это? Почему вы молчите?

Костя повесил трубку. Итак, Леночка продолжала считать деньги.

«Это не ее кровь. Я просто где-то оцарапал палец. И палец побаливает, вот и ранка».

Минаков купил билет на автобус и прошел в ресторан. В дверях он подмигнул швейцару.

— Теперь все в порядке, отец?

— Хоть в загс, — пошутил швейцар, не улыбаясь.

До отхода автобуса оставалось еще двадцать минут.

В пустом зале было лишь несколько посетителей. Неподалеку сидела тоненькая женщина в платье из материала в цветной горошек, чем-то похожая на цыганку, но не цыганка. Она ужинала. Перед ней стояла тарелка борща, бутылка ситро «Яблочный напиток» и второе — куриная шея с рисом.

Пару раз Костя встретился с ней глазами. У женщины был деланно-равнодушный взгляд. Костя налил в стакан пива и слегка наклонил голову, показывая женщине, что пьет за ее здоровье. Взгляд у женщины стал еще более равнодушным, но Костя заметил, что она слегка улыбнулась.

«Вот, — подумал он, — я нравлюсь женщинам, а она… со своим командированным…»

Он не спеша расплатился, дал десять копеек швейцару и солидно прошел к стоявшему у дверей вокзала огромному пустому «Икарусу». Шофер курил, открыв дверцу.

— Один пришел, — сказал он весело. — Еще одного дождемся и поедем.

Костя сел на свое место у кабинки водителя и стал смотреть в окно. За окном было пусто, сиял бледный неоновый свет, и ночной ветерок катил стаканчики из-под мороженого.

Пришел второй пассажир. Им оказалась та женщина из ресторана. Костя почему-то не удивился. Женщина поднялась по ступенькам, внимательно разглядывая свой билет.

— Второе, — сказала она вслух.

— Это рядом со мной, — Костя подвинулся.

— Благодарю вас. — Женщина поставила в проходе небольшую, но, видно, тяжелую сумку и села рядом с Костей.

Шофер посмотрел на них через стекло, закрыл двери. Мотор заработал, послышался легкий толчок от включаемой скорости, и автобус тронулся.

— У тебя глаза светятся, не смотри на меня…

— Это от приемника.

— Все равно… зеленые, как у кошки…

— Это от приемника… Хочешь выключу?

— Не надо… Пусть играет… А глаза я закрою. — Леночка прикрыла ладонью глаза Громова.

Они лежали на узкой холостяцкой кровати Евгения Семеновича. В комнате было светло от встававшей луны, от еще не успевшего потемнеть неба и от реки, протекавшей неподалеку за окном. Где-то рядом настойчиво и монотонно ныл комар.