— Я хочу есть, — сказал Громов.

— Холодильник, конечно, пустой?

— Там еще остались шпроты и колбаса.

Леночка набросила на себя рубашку и прошла в кухню. Евгений Семенович слышал, как она в темноте при свете лампочки холодильника готовит бутерброды.

— И принеси коньячку! — крикнул Громов.

В буфете звякнули рюмки. Мягко, коварно захлопнулся холодильник.

— Не могу найти лимона. — Голос у Леночки был деловитый, как у всех женщин, когда они попадают на кухню, пусть даже чужую.

— Мы его съели. Больше нет. Обойдемся.

Послышалось журчание воды: Леночка вымыла руки.

Она постоянно мыла руки, словно врач.

Из открытого окна потянуло свежестью. Запахло тиной, мокрыми камышами, лягушками, сырым песком. Евгений Семенович жадно втянул воздух, волнующий детскими воспоминаниями, и натянул простыню до подбородка.

Пришла Леночка, села на край кровати, поставила тарелку с бутербродами Евгению Семеновичу на грудь. В ее правой руке, зажатые между пальцами, позвякивали рюмки.

— У тебя дрожат руки? Ты замерзла?

— Нет… Я просто нервничаю.

— Боишься, кто-нибудь придет?

— Нет… Я знаю, к тебе никто не придет. Ты нелюдим. Хотя у тебя огромная квартира. Зачем тебе такая квартира?

— Ты боишься, что…

— Не говори про это.

— Поэтому, да?

— Вся моя жизнь изменилась…

— Моя тоже. Давай выпьем за это.

— Давай.

Он приподнялся на локте и взял из ее руки рюмку. Звон стекла на мгновение заглушил писк комара и далекий шум деревьев — это шумел под ветром дубовый лес за речкой. Иногда доносилось урчание машин, осторожно пробиравшихся через хлипкий деревянный мост.

— Кончилась пластинка… Хочешь еще включу?

— Включи…

— Что?

— Поставь наугад.

Леночка, морщась, выпила рюмку, подошла к приемнику и поставила пластинку. Зазвучал вальс Штрауса.

— Вечная мелодии.

— Да…

Леночка опять села на кровать.

— Хочу, чтобы всегда было так: ночь, ты и музыка.

Он обнял ее за талию.

— Глупая. Так не бывает…

Она вздохнула.

— К сожалению.

— Возьми бутерброд, а то я все съем.

— Не хочу… Мне приятно так…

— Ты, как пьяница, не закусываешь. Иди ко мне, а то замерзнешь.

— Подожди… Я хочу сказать… В ту ночь, когда ты вдруг подошел ко мне в темноте… в пещере… Я сразу поняла, что произойдет такое… Вся моя жизнь словно раскололась на две части: прошлую и будущую… Я, наверно, предчувствовала… Я тогда подумала: вон кто-то идет. Чьи-то шаги. Это шаги судьбы… Я ни капли не испугалась, даже обрадовалась… Кто бы ни вышел из-за поворота, все равно прежней Лене конец, будет новая… Хорошо, что это оказался ты. Ты мне всегда очень нравился.

— Ты вся тряслась.

— Это от неизвестности… Но я, честно, не боялась… За те часы, что я пробыла одна, я уже похоронила себя… и шаги означали для меня новую жизнь… Даже если бы пришел Старик…

— Не надо про это.

— Хорошо, что пришел именно ты.

— Я тебя искал повсюду… Кричал, бежал…

— Меня одну?

— Всех, но тебя особенно.

— Я все думаю об этом командированном…

— Его найдут… Он не мог далеко уйти.

— Не найдут… Его поманил Старик… Я сама видела…

— Выбрось этот бред из головы. Мы же договорились.

— Ладно… Теперь все это позади… Как интересно устроено в мире. Я жила размеренно, скучно, каждый день одно и то же. Хоть от мужа ушла, а то бы уже народила кучу детей… И вдруг все изменилось. Понеслось в бешеном темпе. Неизвестность впереди. Риск. Каждый час — как год… Я даже не знала, что так можно жить… Представляешь, даже не подозревала… Оказывается, можно, да еще как интересно. Не встреть я тебя, так бы и ссохлась в этом Петровске. Оглянуться не успела бы, а уже старуха. И ничего не видела. Ничего не испытала. Самое главное, считала бы, что это нормально… Потом бы меня закопали, и все. А ведь посмотри, какое у меня молодое, сильное, красивое тело!

Леночка сбросила рубашку.

— Я знаю… Оденься, а то холодно,

— И я здорова.

— Ну и прекрасно. Успокойся.

— Мне только двадцать семь. Еще десять лет я буду красивой, сильной! Представляешь? Целых десять лет! Ты меня не разлюбишь за десять, лет?

— Нет, конечно.

— Может, и разлюбишь. — Леночка сразу сникла. — Встретишь какую-нибудь получше, помоложе, но года два ты все равно мой. Никуда от меня не денешься, мы с тобой связаны теперь одной веревочкой. Когда мы уедем?

— Ты же знаешь. Сейчас нельзя.

— Ну приблизительно?

— Может быть, через полгода… Если все будет хорошо…

— Все будет хорошо. Я верю тебе. Ты такой умный, такой решительный… Ничего не боишься.

— Хочешь бутерброд?

— Нет.

— Тогда я доем.

Евгений Семенович доел бутерброд. Леночка смахнула с его груди крошки и отнесла на кухню тарелку и рюмки.

— Значит, еще полгода.?

— Да.

— Я никогда не ездила на теплоходе… Сколько прожила, а не ездила…

— Ну вот теперь поедешь.

— И мы построим себе дом в горах…

— Да.

— Как это здорово — дом в горах… Свежий ветер… Я повешу на окна занавески с птицами… Ветер будет трепать занавески, и будет казаться, что птицы прыгают…. И я посажу маленький огород для себя… помидоры, огурцы, капусту, морковку… Веранду построим на восток, чтобы утром солнце…

— Хватит болтать, иди ко мне.

Леночка скользнула под простыню: тело у нее было гладкое и холодное, словно мраморное.

— Милый, — шепнула она, прижимаясь. — Мне жалко его… Мы ведь на его несчастье строим свое счастье…

Он нашел ее губы.

Костя видел в окне ее отраженный профиль. Женщина достала из сумочки зеркальце, потом помаду, чуть подвела губы. Через минуту она смахнула с плеча пушинку. Ее лицо летело по оврагам и посадкам.

— Странно, — сказал Костя, не обращаясь прямо к соседке, — автобус совсем пустой.

Женщина чуть повернула голову в его сторону.

— Наверно, у завода сядут, — сказала она.

Но автобус прошел мимо заводских ворот — на остановке под фонарем не было никого. Костя, пригнувшись, посмотрел на заводоуправление. Все окна были темны, значит, Леночка дома…

— Вы живете в Петровске? — спросил Костя. — Что-то я вас ни разу не видел.

— Нет. Я приезжала в гости. — Женщина ответила сухо.

Костя откинулся на спинку сиденья. У соседки был красивый профиль и красивая грудь.

«Если она живет в Суходольске, — подумал Костя, — надо с ней провести завтрашний день. Что я — хуже других? Или не командированный?»

Костя усмехнулся, посмотрел за окно. Автобус уже выбрался за город и мчался по автостраде, разрезая ночь лучами фар. Мелькали белые, как горящие свечки, столбы с расходящимися сияющими нитями — проводами.

— Вы сами из Суходольска? — спросил Костя, повернувшись к соседке.

— Да.

— Работаете или учитесь?

— Работаю.

— Если не секрет — где?

— Секрет.

— Вот как… Значит, военная тайна?

— Значит, военная.

Женщина закрыла глаза, давая понять, что не хочет больше поддерживать разговор.

«Какая-нибудь паскудная работенка, — подумал Костя. — А может быть, от меня разит винищем… Ну и пусть…»

Костя обиделся и отвернулся к окну. Мотор ровно гудел. Шофер, попыхивая сигаретой, с любопытством поглядывал через зеркальце в салон: наверно, его тоже интересовала эта женщина. От стенки исходило тепло, и Костя задремал.

Проснулся он от толчка. Автобус стоял. В открытые передние и задние двери с гомоном протискивались люди. Они громоздили в проходе и на сиденья плетеные кошелки, мешки, ведра. Люди были в мокрых брезентовых и синтетических плащах. Видно, только что прошел дождь. От дверей тянуло холодом, от плащей пахло свежевспаханным полем и мокрой коровьей шерстью. Шофер, стриженный наголо, в кожаной куртке, похожий на уголовника, в проходе продавал билеты.

«На базар едут», — подумал Костя и опять задремал, привалившись к теплой стенке. Разбудила его мягкая и теплая тяжесть на правом плече. Он скосил глаза. Соседка спала, положив голову на его плечо. Ее рука полуобнимала Костю за грудь. В автобусе было темно, люди расселись, притихли, запах бензина перебил запах дождя, и казалось, что автобус ехал опять пустой.