Главный инженер собрал бумаги, он любил, чтобы к концу работы стол был абсолютно чист, закрыл на ключ все ящики стола, проверил, не оставил ли открытым сейф, и вышел из кабинета.

— Вы свободны, — кивнул он секретарше, седенькой старушке (первым делом, прибыв на завод, Евгений Семенович уволил прежнюю секретаршу — смазливую девчонку — и взял старушку).

В приемной, блестя никелем, стоял велосипед. Громов вскинул его на плечо и пошел по коридору. Это было очень необычное зрелище: в кабинетах еще трещали телефоны, трудились за столами люди, где-то шло громкое, злое совещание, а глава завода уходил с работы, держа на плече велосипед.

Однако такая картина повторялась ежедневно, и поэтому никто не удивлялся. Встречные уважительно прощались с главным инженером.

Пройдя через проходную, Евгений Семенович сел на велосипед и покатил по дороге, позванивая, объезжая группы рабочих, шедших с завода. Многие кивали, и никто не засмеялся, не отпустил ни одной шутки — на заводе главного инженера уважали, а к велосипеду привыкли.

Громов с удовольствием жал на педали сильными, упругими ногами — ему было приятно размяться после кабинетного сидения, — и по его загорелому, узкому, аскетическому лицу спортсмена иногда скользила улыбка.

Громов был в хорошем настроении. Вчера из Москвы ему позвонил Геннадий Александрович, тот самый «гость из центра», который приезжал зимой в Петровск и с которым они так славно провели время в санатории с девушками. С того времени Геннадий Александрович приезжал еще раз, они еще лучше провели время и стали друзьями. Договор стал железным: завод во время «бума расширения» строит на берегу реки коттедж, затем списывает и продает его Геннадию Александровичу, а Геннадий Александрович — теперь просто Гена — делает все, чтобы такой «бум» побыстрей наступил.

Все это время Гена не терял времени даром. Он развил в Москве кипучую деятельность, и вот первый результат — сегодня позвонил, чтобы встречали комиссию, которая окончательно решит, расширять или модернизировать Петровский завод стиральных машин или, наоборот, закрыть часть устаревших, даже аварийных цехов и переключить завод на что-либо другое — например, на производство гаек и болтов.

— Выложись весь! — кричал в трубку Геннадий Александрович. — Даю тебе данные. Тот, что помоложе, честолюбив и любит прекрасный пол, но скромен, даже застенчив. Постарше — не прочь заложить и мечтает об охоте, хотя ни разу на ней не был. Подари ему чьи-нибудь рога. Не перегни палку — оба люди вполне приличные. Предварительную работу я с ними провел, хотя особо не нажимал, но выдал тебе прекрасную характеристику. И вообще все на мази! В министерстве тебя вспоминают неплохо. Если дела на заводе закрутятся крепко, могут забрать на повышение! Ты понял?

— Понял! — радостно прохрипел в трубку Громов. Его тренированное сердце билось неровно. — Гена! Если ты сделаешь… Если ты сделаешь… Мы с тобой такое! Мы с тобой черт знает что прокрутим!

— Сделаю! — пообещал далекий Гена. — Теперь все от тебя зависит! Не подкачай!

— Не подкачаю, — заверил Евгений Семенович. — В лепешку расшибусь!

— Расшибаться не надо. Ты нам еще пригодишься.

Щелчок. Далекие гудки. Громов сидел, прижав трубку к уху. Голова его слегка кружилась.

— Поговорили с Москвой? — спросила телефонистка.

— Поговорил… Спасибо…

Евгений Семенович положил трубку. Слово «Москва» резануло его сердце пополам. Неужели… Неужели еще можно выкарабкаться? Можно! Он выкарабкается!

Громов проехал на рынок. Торговля уже почти кончилась, но несколько человек в больших кепках еще торговали южными фруктами да у входа стояли три бабки с букетами цветов. Евгений Семенович купил килограмм желтой спелой хурмы, не торгуясь, взял у бабки самый лучший букет и поехал в больницу.

Больница в Петровске была неплохая, построена среди парка еще в стародавние времена, с большими палатами, высокими потолками, толстыми стенами, сквозь которые не доносился городской шум.

В больнице вот уже пятый месяц лежал директор завода Иван Иванович Смыслов. Внезапно прямо на совещании его поразил инсульт, а уже в больнице инфаркт.

Иван Иванович был прекрасным человеком, но плохим организатором, и, когда на завод прибыл Громов, он обрадовался, увидев его хватку, умение быть в курсе сразу многих дел, умение заставить людей подчиняться. Иван Иванович с готовностью переложил на плечи Громова почти все свои функции, советовался почти по всем вопросам, а потом и полюбил как сына. Он даже так и называл его: «сынок» или «сынок Женя». После несчастного случая с директором практически вся власть на заводе перешла к Евгению Семеновичу. Громов, навещал Ивана Ивановича часто, как только выдавалась свободная минута, ехал в больницу или звонил сестре, справляясь о самочувствии. По пятницам же он приезжал к директору по всем правилам: с цветами и фруктами.

Все здесь знали Громова. Евгений Семенович, раскланиваясь с больными и обслуживающим персоналом, прошел в палату к Смыслову. Палата была отдельной, большой и светлой. Ивану Ивановичу несколько раз предлагали переехать в областной центр, но он упорно отказывался: здесь все свои, ухаживает жена, рядом завод… Впрочем, его часто навещали крупные специалисты из Суходольска, а один раз даже специально прилетело светило из Москвы.

Смыслов явно обрадовался приходу Евгения Семеновича. Он заулыбался, попытался приподняться, но Громов ласково, но настойчиво уложил его на подушки. Иван Иванович еще не вставал с кровати, но мог двигать руками, ногами, слегка приподниматься. Разговаривал он невнятно, стеснялся этого и во время посещений почти все время молчал. Впрочем, главный инженер старался не утомлять начальника разговорами.

— Как дела, Иван Иванович?

— Хо… шо…

— Ну и отлично! — От Евгения Семеновича так и излучались бодрость и энергия. — У нас тоже все в порядке. Приезжает комиссия на предмет изучения вопроса расширения завода. Будем гигантом машиностроения, Иван Иванович! Вы станете называться генеральным директором!

Смыслов кивнул, улыбнулся. В его глазах стояли слезы.

— Мо-ло-дец… сы-нок…

— Вот хурмы вам купил. Вы же любите.

Директор действительно питал слабость к хурме.

— Спа-си-бо…

— Комиссию мы встретим по всем правилам. На этот счет не беспокойтесь. Покажем все, расскажем, угостим на славу. Большие люди приезжают. Сегодня устрою им уик-энд. Небольшую встрясочку после московской постной жизни. Жаль только, вас с нами не будет. Ну ничего, через пару месяцев вы снова будете в строю, и мы такой пир закатим… Я специально для этого случая гаванский ром держу. Называется «Гавана-Клуб». Сухой, старый, золотой.

Директор кивал головой с полными слез глазами.

Евгений Семенович еще посидел у кровати Ивана Ивановича, рассказывая заводские новости — в основном байки, сплетни, анекдоты, потом пожал слабую дрожащую руку и ушел. У дверей он оглянулся. Директор молча смотрел ему вслед. Во взгляде была любовь.

…Громов доехал до дома, прислонил велосипед к стене, поднялся в квартиру. Холостяцкий беспорядок, немытая посуда, пахнет кислой капустой, летают мухи. Громов поморщился, прошел в спальню. Кровать не заправлена, разбросана одежда. Все-таки не в характере мужчин следить за порядком, создавать уют. В квартире должна быть женщина. Скоро… Скоро он снова будет на белом коне… И тогда… Тогда можно подобрать жену по вкусу. Он возьмет себе в жены спокойную, домовитую женщину, не молоденькую, такую, чтобы особо не ревновала, вкусно готовила, обожала его и была далека от всяких приключений. Приключения ему надоели.

Громов снял туфли, влез на кровать, дотянулся до висевших над постелью больших красивых оленьих рогов, снял их. В кухне он протер рога мокрой тряпкой, и они засветились, словно только что с оленя. Рога ему подарили давно, когда еще работал в Москве, и Громов всюду возил их с собой — они ему напоминали о счастливых днях, полных надежд.

Из чулана Евгений Семенович достал веревку, обмотал рога газетной бумагой, закрыл квартиру и вышел на улицу. Двор был пуст. Только что вернувшиеся с работы люди мылись, ужинали.