Однако ракурс изображения выбран особым образом; «искажение перспективы», о котором я говорила выше, здесь намеренное, оно, скорее, обогащает наше представление об описываемых событиях (как, скажем, мусульманские работы по истории Золотой Орды дополняют европейскую историографию по той же теме). Сам автор в предисловии обосновывает свою позицию так: «Обычно именно через призму их [Цезаря и Антония] судьбы пытались прояснить личность Клеопатры. А почему бы не перевернуть эту перспективу? Почему бы не попробовать «расшифровать» образ Клеопатры не с точки зрения мужчин, которые были ее врагами или ее любовниками, а с точки зрения женщины? Почему бы не посмотреть на все происходившее с ней глазами Александрии, а не одного только Рима? Не глазами ее победителей, явившихся с Запада, а глазами Востока, который, что кажется несомненным, потерпел поражение?»
В центре повествования — не исторические события, а важнейшие моменты человеческой жизни Клеопатры и тесно связанных с ней людей: Цезаря, Антония, Октавиана. Такие, как взросление, любовь, рождение детей, предательство и гибель близких, встреча с началом собственной старости и смертью. Исторические события — только фон, придающий ту или иную окраску этим главным для каждого (и древнего, и современного) человека событиям. Цезарь, Клеопатра, Антоний прошли через многие трагические перипетии, и ни один из них не сумел осуществить свою мечту, то есть, если можно так выразиться, взлететь на гребень исторических обстоятельств, а не оказаться погребенным под их волной. И все же их жизни — по крайней мере, в свете данной книги — представляются более счастливыми, более завидными, чем жизнь Октавиана. Тут дело, как кажется, в качестве взаимоотношений с окружающим миром. Устами отца Клеопатры, Флейтиста, Ирэн Фрэн трактует проблему человеческого счастья так: «… необходимо уйти из жизни, как уходят с банкета, — оставаясь хозяином своей судьбы, урегулировав вопрос о наследниках и отведав всех удовольствий этого мира». Главные герои книги — Клеопатра, Цезарь, даже противоречивый Антоний — выполняют все три условия. В этом смысле особенно интересен пример Антония, человека более или менее заурядного (по сравнению с Цезарем), обремененного многими пороками, но тем не менее обладавшего некоторыми качествами, которые вызывали уважение даже у Плутарха, который вообще относился к нему очень плохо, считал его «бабьим прихвостнем» (Сравнительные жизнеописания. Антоний, 62) и тираном. Я приведу такого рода высказывания античного историка, чтобы не объяснять своими словами, что значит «качество взаимоотношений с окружающим миром»:
«Даже то, что остальным казалось пошлым и несносным, — хвастовство, бесконечные шутки, неприкрытая страсть к попойкам, привычка подсесть к обедающему или жадно проглотить кусок с солдатского стола, стоя, — все это солдатам внушало прямо-таки удивительную любовь и привязанность к Антонию. И в любовных его утехах не было ничего отталкивающего, — наоборот, они создавали Антонию новых друзей и приверженцев, ибо он охотно помогал другим в подобных делах и нисколько не сердился, когда посмеивались над его собственными похождениями. Щедрость Антония, широта, с какою он одаривал воинов и друзей, сперва открыла ему блестящий путь к власти, а затем, когда он уже возвысился, неизменно увеличивала его могущество, несмотря на бесчисленные промахи и заблуждения, которые подрывали это могущество и даже грозили опрокинуть» (там же, 4); «Вообще он был простак и тяжелодум и поэтому долго не замечал своих ошибок, но, раз заметив и постигнув, бурно раскаивался, горячо винился перед теми, кого обидел, и уже не знал удержу ни в воздаяниях, ни в карах» (там же, 24); «Но таков он был от природы, что в несчастьях, в беде превосходил самого себя и становился неотличимо схож с человеком, истинно достойным» (там же, 17); «Антоний покончил счеты с жизнью трусливо, жалко и бесславно, но, по крайней мере, в руки врагов не дался» (там же, 93).
Напротив, Октавиан вряд ли мог выполнить третье условие, «отведать всех удовольствий этого мира», потому что убийственная характеристика, которую дает ему Ирэн Фрэн, тоже целиком основана на фактах, заимствованных из сочинения античного историка, Гая Светония Транквилла (который как раз пытался создать в целом положительный образ императора Августа):
«… если царица в совершенстве знала ресурсы своего тела и духа и радовалась им, как музыкант-виртуоз радуется своему инструменту, вполне сознавая весь диапазон доступных ему возможностей, то молодой человек [Октавий] себя не любил. Хилый, раздражительный, нервный, он постоянно мучился от изнурявших его страхов… Этот юноша не пил, ел очень мало и неохотно и имел только один грех: слабость к женщинам.
Неспособный влюбиться по-настоящему, он преследовал их только ради секса. Во время этих холодных вакханалий его лицо, напоминавшее мордочку ласки или куницы, заострялось и взгляд оживлялся жестокостью, более откровенной, чем обычно: тогда становилось очевидным, что это хладнокровное животное создано не для великих страстей, а для того, чтобы оставаться в тени, ходить окольными путями, пользоваться ловушками и прибегать к умелым манипуляциям».
Вообще способность или неспособность любить мне представляется определяющим свойством человеческого характера, и потому одним из самых сильных мест книги, на мой взгляд, является описание взаимоотношений царицы с уже практически побежденным и почти впавшим в сумасшествие Антонием — человеком, который поначалу, по версии Ирэн Фрэн, был просто сексуальным партнером Клеопатры и которого царица по-настоящему полюбила в момент его унижения, отчаяния, все более частых истерических срывов. Октавиан, который не может любить (себя, еду, вино, женщин — неважно что) и, следовательно, получать удовольствие от жизни, извлекает радость из насилия над ней, то есть жестокости, и собственной лицемерной добродетели. Вечная жизненная коллизия, трактовке которой, например, посвящен поздний фильм Бергмана «Фанни и Александр»… В книге есть одно пронзительное место, которое как-то по-особому воспринимается теми, кто родился в стране, пережившей эпоху сталинских лагерей:
«Только ради детей они [Антоний и Клеопатра] еще продолжали борьбу; и делали это как все, кто знает, что обречен и хочет лишь спасти своих близких: неловко, унижая себя.
Нужно признать, что в этой борьбе они оба были одинаково неумелы, одинаково наивны; и Октавиан, который всегда отличался душевной черствостью, черпал в этом неожиданном повороте событий неизъяснимое наслаждение, которое смаковал на протяжении многих недель».
Кстати, раз уж зашла речь о детях, я хотела бы упомянуть о некоторых событиях, которые явились непосредственным следствием победы Октавиана, но остались за кадром книги, заканчивающейся на моменте смерти Клеопатры.
Воспитатель Цезариона, предатель Феодор, уговорил юношу вернуться в Египет, уверив, будто Октавиан зовет его на царство, и сына Клеопатры по приказу императора умертвили. Однако детей Клеопатры и Антония Август пощадил, их взяла к себе Октавия «и вырастила наравне с собственными детьми» (Плутарх, Антоний, 87). Клеопатру-Се-лену она потом выдала замуж за царя Юбу. Прославившийся своей жестокостью император Нерон (54–68 гг. н. э.) был потомком (в пятом колене) одной из дочерей Октавии и Антония.
Октавиан все-таки пронес изображение Клеопатры в своем триумфальном шествии. Царицу он похоронил с надлежащими почестями (рядом с Антонием), как и обеих умерших вместе с нею служанок. Однако он хотел разбить все статуи Клеопатры, как уничтожил статуи Антония, и не сделал этого лишь потому, что «один из ее друзей, Архибий, заплатил Цезарю две тысячи талантов» (там же, 86).
Завоеванный Египет считался личной собственностью Августа и стал источником пополнения его казны.
«Чтобы слава актийской победы не слабела в памяти потомков, он [Октавиан] основал при Акции город Никополь [ «город победы»], учредил там праздничные игры через каждые пять лет, расширил древний храм Аполлона, а то место, где стоял его алтарь, украсил добычею с кораблей и посвятил Нептуну и Марсу» (Светоний, Божественный Август, 18).
