С рассветом легионеры Октавиана возобновляют продвижение к городу. Антоний уже забыл, что изображает воина гомеровских времен; он вновь становится римлянином и совершает весьма прозаический поступок: забрасывает вражеских солдат стрелами с привязанными к ним записками, в которых обещает горы золота всем, кто перейдет в его лагерь. Легионеры Октавиана никак на это не реагируют и продолжают сосредоточиваться у стен города. Тогда Антоний вновь вспоминает о Гомере и посылает Октавиану изысканное письмо: он, словно герой «Илиады», предлагает решить исход войны поединком двух главнокомандующих.

Прочитав это послание, похожее на отрывок из литературного произведения, Октавиан остается холоден как лед. Со времени мартовских ид он преследует одну цель: уничтожить соперника, которого ненавидит. Уже пятнадцать лет он мечтает об этом; и вот, наконец, Антоний у него в руках, и придуманная им, Антонием, уловка слишком неудачна: Октавиан не собирается из-за глупого тщеславия поднимать руку на великана, который может повергнуть его наземь одним ударом. Тем более что у него, Октавиана, есть дела поважнее: он должен во что бы то ни стало завладеть сокровищами Клеопатры.

И он удовлетворяется тем, что велит передать Антонию лаконичный ответ: если его противник твердо решил расстаться с жизнью, то для него «открыто много других дорог к смерти»[123].

Антоний понимает, что пришел час последней битвы. Он решает начать сражение на следующий день, 1 августа, атаковав Октавиана одновременно с моря, силами оставшейся у него части флота, и на суше, разом бросив в бой всех своих солдат.

Потом он приглашает друзей на последний ужин. Очевидно, он надеется пасть на поле сражения. «За обедом, — рассказывает Плутарх, — он велел рабам наливать ему полнее и накладывать куски получше, потому что, дескать, неизвестно, будут ли они потчевать его завтра или станут прислуживать новым господам, меж тем как он ляжет трупом и обратится в ничто»[124].

В этот момент его друзья стали плакать. Антоний почувствовал, что его искренность не совсем уместна, взял себя в руки и добавил (опять-таки согласно Плутарху): «Я пойду сражаться не для того, чтобы найти себе славную смерть, но чтобы обрести спасение и победу»[125].

Историк не уточняет, ужинал ли Антоний в компании своих офицеров, или это было последнее собрание общества «стремящихся к смерти»; и не говорит, присутствовала ли там Клеопатра. Однако все указывает на то, что царица оставалась рядом с мужем, — вплоть до чувств, владевших участниками этой последней трапезы, очень похожей на другую, которая имела место шестьдесят три года спустя, в Иерусалиме, когда двенадцать приглашенных собрались вокруг тринадцатого человека, тоже готовившегося на следующее утро встретить смерть: вокруг человека по имени Иисус.

Неизвестно, спали ли Антоний и царица в ту ночь; однако на рассвете, как и было предусмотрено, он, подтянутый и уверенный в себе, разместил своих пехотинцев на холмах Александрии, затем стал наблюдать за маневром флота, который, согласно плану, на всех парусах двигался навстречу вражеским кораблям.

В любой момент — в зависимости от того, какой поворот примет морское сражение, — Антоний должен быть готов бросить своих людей против легионов Октавиана. Тем не менее он на удивление спокоен.

Он видит, как его корабли, действуя в соответствии с полученным приказом, собираются взять противника на абордаж; но в тот самый момент, когда его моряки должны начать бросать крючья, таранить вражеские суда, стрелять из катапульт, они вдруг застывают на месте, тогда как гребцы на всех судах одновременно поднимают весла, приветствуя матросов Октавиана, которые отвечают им тем же. После чего два флота соединяются и, резко изменив курс, направляются в сторону города.

Тогда Антоний поворачивается к всадникам, самым верным своим солдатам, с которыми еще накануне столь блестяще атаковал лагерь Октавиана. Но и они, показав ему спину, галопом скачут прочь; и с холма, на котором он остался в одиночестве, бессильный остановить это нелепое бегство, Антоний видит, как легионы Октавиана устремляются на его пехотинцев и уничтожают их одним ударом.

Он спускается с холма, мчится, нахлестывая коня, по улицам Александрии, уже не владея собой, кричит, что его предали, что ему надо было опасаться царицы, Клеопатры, — ведь ему говорили, что именно она отдала приказ коменданту Пелусия сдать город; что эта женщина была предательницей с самого начала, всегда, она всегда думала только о себе — а он, дурак, позволял ей управлять собой, как жалкой марионеткой.

Клеопатра оставалась во дворце. Она слышит его крики, видит, как он скачет. В ужасе от его состояния, которое на сей раз похоже на чистое безумие, и еще более испуганная известием о победе Октавиана, она бежит к своей гробнице и, войдя внутрь, велит опустить подъемные решетки, задвинуть тяжелые засовы, закрепить их цепями; с ней вместе там остаются две самые преданные ее прислужницы, Ирада и Хармион. Потом, надеясь, что Антоний уже пришел в себя, она направляет к нему гонца, чтобы сообщить, где находится, и передать, что они оба должны осуществить свой последний план: поджечь мавзолей и умереть вместе.

Однако растерявшийся слуга понял царицу так, что ему следует известить Антония о ее смерти. Он добросовестно исполняет то, что считает своей миссией; и Антоний, который все еще находится в состоянии аффекта, ни на секунду не подвергает сомнению его слова. Вновь впав в театральный тон, он корит себя за малодушие и произносит тираду, будто дословно заимствованную у героев Эсхила или Софокла: «Что же ты еще медлишь, Антоний? Ведь судьба отобрала у тебя последний и единственный повод дорожить жизнью и цепляться за нее!»[126]

Затем он входит в свою спальню, расстегивает и сбрасывает кирасу и (так, по крайней мере, передает происшедшее Плутарх) восклицает: «Ах, Клеопатра, не разлука с тобою меня сокрушает, ибо скоро я буду в том же месте, где ты, но как мог я, великий полководец, позволить женщине превзойти меня решимостью?!»[127]

К несчастью, эта возвышенная декларация не помогает ему собраться с силами, чтобы обратить меч против себя, и тогда он призывает самого верного из своих рабов, грека по имени Эрот, которого уже давно заставил поклясться, что тот убьет Антония по первой его просьбе. «Раб взмахнул мечом, — рассказывает Плутарх, — словно готовясь поразить хозяина, но, когда тот отвернул лицо, нанес смертельный удар себе и упал к ногам Антония. «Спасибо, Эрот, — промолвил Антоний, — за то, что учишь меня, как быть, раз уже сам не можешь исполнить, что требуется». С этими словами он вонзил меч себе в живот и опустился на кровать»[128].

Потеряв много крови, Антоний впадает в беспамятство; но к тому времени, как он приходит в себя, кровотечение останавливается. Он собирается с духом и зовет на помощь. Сбегаются люди; он умоляет их его прикончить. Они тут же в испуге исчезают; тогда Антоний, сотрясаемый жестокими конвульсиями, вновь начинает кричать. Это продолжается до тех пор, пока не появляется Диомед (секретарь Клеопатры, как уточняет Плутарх), «которому царица велела доставить Антония к ней в усыпальницу»[129].

Текст Плутарха, если понять его внутреннюю логику, позволяет совершенно ясно представить картину случившегося: Клеопатра через слугу хотела сообщить Антонию, что, несмотря на его гнев, назначает ему свидание в своем мавзолее — чтобы они умерли вместе, согласно договоренности, к которой пришли в момент создания своего нового общества. Однако гонец, как в плохой мелодраме, неправильно понял ее слова; и это дало Октавиану повод утверждать впоследствии, будто царица до конца вела себя подло, будто даже в момент, когда она потеряла свой город, у нее было только одно желание: отделить свою участь от участи Антония, толкнуть его на самоубийство, чтобы после гибели этого человека, ею же и подстроенной, вступить в переговоры с его врагом.