Спешно переодевшись и обсыхая у костерка, я с грустью думал о том, что из всех нас почему-то именно я оказался самым неподготовленным к трудностям экспедиции. Это было естественно, потому что к спорту я приобщался в основном посредством просмотра изредка по телевизору волейбольных и хоккейных матчей, а футбол, в отличие от подавляющего большинства населения планеты, с детства не любил. И даже слабое подобие зарядки исполнял в последний раз еще в рядах доблестных защитников социалистического отечества, да и то лишь на первом году службы… Но все равно я чувствовал себя балластом, без которого группа передвигалась бы раза в два быстрее. Впрочем, никто из спутников меня ни в чем не упрекнул и, к их чести, похоже, даже не думал обо мне как о досадливой помехе.

Третьим переправился Мишель, тоже дважды, потому что ему пришлось кроме своего переносить рюкзак Лелека. При повторном проходе наш командир тоже поскользнулся, но, в отличие от меня, растяпы, трос не выпустил и на ногах удержался, так что стоящим на страховке вылавливать его не пришлось.

Оставшийся в одиночестве Лелек отвязал конец репшнура от дерева, затянул его вокруг талии и вошел в воду. Двигался он, как и Болек, медленно и осторожно, наклоняя корпус под углом к течению, приседая и балансируя руками. Мы с Мишей держали страхующую веревку и по мере приближения Лелека к левому берегу выбирали ее на себя, а Сергей с Болеком прошли в это время немного ниже по течению, чтобы помочь, если он оступится и его понесет вниз.

Все, однако, обошлось вполне благополучно. Часа через полтора мы, обсохнув, основательно подкрепившись и по привычке уничтожив следы своего здесь пребывания, двинулись на юг. Там, через несколько километров сплошного бурелома, нас ожидала очередная водная преграда, гораздо более трудная и опасная, как сообщил нам Лелек, почерпнувший эти сведения в библиотеке городского турклуба.

По дороге, на коротких привалах, надо мной незлобиво подтрунивали, называя то Сальниковым, то моржом-любителем… Нет, Славик, ты все же объясни массам, зачем ты дайвингом там занялся? Пиратских галионов в Туе вроде как отродясь не водилось, — приставал ко мне герой переправы Болек… Зачем, зачем… употел я за вами, лосями здоровыми, бегать, а придворный должен быть чист и благоухать, — процитировал я… Так, перешучиваясь на перекурах и молча продираясь сквозь колючий валежник и бревенчатые засеки, мы и добрались до берега Нижней Туи.

То, что предстало перед нашими глазами, превзошло самые худшие Лелековы прогнозы…

Утром не было не только дождя, но даже и облаков, небо сияло синевой, углубился зеленый цвет омытой листвы, пели вразнобой какие-то невидимые в спутанных зарослях пичуги, и весь мерзкий вчерашний день казался бы злым мороком, сиди у костра все четверо. Но Косого не было, а посему душевный настрой у трех оставшихся бандюганов был далеким от радужного и заметно диссонировал с окружающим их благолепием.

Вчера на поиски затерявшегося Косого было впустую истрачено слишком много времени, а потому сегодня им предстояло пройти максимально большее расстояние — без еды и, по возможности, без привалов, о чем угрюмый Бивень и оповестил личный состав злым и непререкаемым тоном. Изображать из себя добренького дядю и дальше он более не был намерен, хватит, хорошего понемногу, уже расслабился один раз… Как же, братва ведь, не кто-нибудь, свои, кореша, туды их растуды… И пожалуйста — тут же дезертир объявился. Нет, в демократию пусть Президент играет, а он, Бивень, будет всех держать в ежовых рукавицах…

Шли споро. Остановились только один раз: Лысый с непривычки сбил ноги и пока соратники, сидя на сумках, перекуривали, один — злясь на непредвиденную задержку, другой — откровенно ей радуясь, торопливо бинтовал прохудившиеся мозоли длинными лентами пластыря.

После перекура взять прежний темп долго не могли, так как несчастный Лысый, сцепивший зубы и добросовестно ковылявший за коллегами, все же заметно прихрамывал на обе нижние конечности и отставал.

Выручило то, что по пути попалась старая просека. Видимо, когда-то здесь проходила дорога, а может быть, собирались тянуть куда-то линию электропередачи, да передумали, или денег после Перестройки, как водится, стало вдруг не хватать — вот и начала просека зарастать подлеском за ненадобностью… Километров пять шли по ней, радуясь отсутствию надоевших оврагов и особенно утомительных в преодолении древесных завалов, которых в дебрях было — хоть отбавляй, все же не городской Парк Культуры и Отдыха имени Фадеева с причесанными, заваленными окурками газонами и пестрыми пивными ларьками (именуемый в народе не иначе как «Парк Культуры имени Отдыха Фадеева», ибо знаменитый бывший секретарь Союза Писателей знаменитого бывшего Союза ССР именно в этом парке, согласно бытующим в массах преданиям, обдумывал «Разгром» и даже, сидя на травке, кропал в мятом блокноте тезисы к «Метелице»)…

Покрыв к двум пополудни километров восемнадцать, компания вышла, наконец, на берег Туи. Здесь река, бравшая начало, наподобие Нила, из двух истоков и сливавшаяся в единое русло чуть выше по течению, была уже достаточно многоводной и достигала в ширину метров пятнадцати-двадцати. Прозрачный водный поток, заключенный на этом участке в достаточно пологие берега, был относительно слабым, но все же не настолько, чтобы реку можно было форсировать вброд или вплавь, без подручных плавсредств.

В очередной раз впавшая в легкое уныние команда стала озираться по сторонам, словно надеясь при помощи какого-либо волшебства перенестись на ту сторону. И Фортуна, повернувшаяся вчера к бойцам непонятно уж какого фронта своей самой неприглядной деталью, сегодня решила сжалиться над горемыками.

— Бивень, глянь! Туристы, гадом буду! — радостно возопил вдруг Кастет, пританцовывая от возбуждения и тыча пальцем куда-то ниже по течению.

Бивень присмотрелся — и точно, приблизительно в километре от них взгляд уловил яркие пятна явно не природного происхождения.

— Палатки, братва! — продолжал восторженно голосить отличавшийся остротой зрения Кастет, словно не походные жилища узрел, а, по меньшей мере, искрящийся самоцветами ажурный дворец из сказок Шехерезады.

— Да ну, че им тут делать-то, в натуре? Туристы, они на Канары летают, — засомневался подслеповатый Лысый, присев на камень и бережно поглаживая свои искровавленные пятки.

— Пенек ты, Лысенький, — авторитетно ответствовал ему Бивень, сам ничего не знавший, но запомнивший кое-что из того, о чем говорил ему образованный Вова. — Туристы разные бывают. Это как на зоне, туда-ее-растуда: для ментов — все осужденные, а как на деле — сам знаешь. Так что эти — тоже, только у них на Канары бабок не хватает, ну, они конкретно тут и шарятся. — И добавил после паузы, конкретизируя: — На лодках. Шеи ломают.

— Гы-гы-гы, — радостно заржал Кастет, — не, старшой, на лодках — это в парке Фадеева, а здесь на этих… как их… на байдарках, во! — победно закончил тираду бывший бравых морпех, явно гордясь своими разносторонними познаниями.

В километре от выбравшейся из тайги поисковой группы действительно располагался пестрый палаточный город. Реку в этом месте с обеих сторон сжимали невысокие скальные выступы, течение ускорялось, а в изобилии разбросанные по руслу валуны образовывали порог, фигурировавший во всех описаниях под названием «Лавочки». За многие тысячелетия в окружавших теснину скалах вода намыла причудливые горизонтальные полки, на которых действительно можно было достаточно вольготно сидеть — за них-то порог и получил свое название. Обычно с этого места стартовали группы туристов-водников, желающих пройти всю Тую. С Узловой они на нанятых специально для этой цели грузовичках проезжали часть пути и, выгрузившись, еще три-четыре дня шли сюда пешком, так как никакие проезжие дороги до этих отдаленных местностей не доходили, а ближайшим местом, где трасса примыкала вплотную к реке и даже пересекала ее по единственному на всю округу мосту, был печально знаменитый своим неистовым нравом Сурухарский каньон. После него, от моста, обычно начинали сплав туристические группы, не имевшие в достатке времени или опыта для прохождения всего сплавного маршрута.