Изрядно ободренный такой удачей, я потратил еще шесть библиотечных дней, а в сумме с предыдущими днями — полноценный календарный месяц — на дальнейшие кропотливые поиски. Весь этот месяц Сергей звонил мне с регулярностью и назойливостью муэдзина, призывающего правоверных на вечернюю молитву. Я пропитался насквозь, как старый комод — нафталином, воспетой Бонапартом «пылью веков», похудел, побледнел с лица. Даже Марк Самуилович стал взирать на меня более благосклонно и почти совсем перестал обращать внимание на производимый мною иногда шум, довольное сопение и скрип стулом, настолько привык к моему постоянному присутствию…
И мне удалось-таки раскопать еще два аналогичных первому подтверждения своей версии!
В обоих случаях при эвакуации белогвардейских частей из уездных городов О. и Т. под роспись капитану Красицкому сдавалась самая разнокалиберная тара с неопознанным содержимым. По моим прикидкам, общий объем принятых под роспись ящиков, мешков и прочих коробок никак не дотягивал до товарного вагона, даже до половины не дотягивал, но это было вполне естественно, потому что наверняка не все документы исследуемого времени и места действия попали в наш архив, да и сам я, вполне вероятно, что-то не нашел или пропустил. В конце концов, многие материалы могли попасть в иные описи, в другие «Дела» или вообще гнить в запасниках за размалеванными непристойными портретами в стиле «ню» стенами: если есть на свете страна, в которой повсеместный бардак является неотъемлемой частью существования самоей данной страны, то почему некий провинциальный архив должен быть счастливым исключением?
Теперь, резюмируя и делая выводы из результатов своих почти беспрерывных и поистине каторжных трудов, я мог с чистой совестью сказать: «Я сделал все, что мог. Кто может — пусть сделает больше», что все мои сомнительные догадки блестяще подтвердились и что я вообще — молодец и орел.
Я обладал большой, красивой и кровавой тайной. Я один, потому что все прочие, кто был к этой тайне причастен, либо погибли в боях, либо были расстреляны красными после жестоких безрезультатных допросов.
Но что толку было в единоличном обладании оной информацией? Ею надо было с кем-то поделиться, ибо один я ничего сделать все одно не смог бы. Если опубликовать — обязательно объявятся «джентльмены удачи», желающие и без меня отыскать колчаковский обоз. Все растащат и «спасибо» не скажут. Жалко. А ничего не предпринимать — так помру ведь от распирающей меня тайны. И к чему тогда весь каторжный труд последнего квартала?
И тогда я купил две бутылки водки и позвонил последовательно Михаилу и Сергею. Мишеля дома не было, а Сергей, выслушав первое же предложение после моего торопливого сбивчивого приветствия, сказал, что все понял, обещался срочно найти Мишу с Игорем и вместе с ними немедленно подскочить ко мне:
— Ребята сейчас, слава богу, не в Пекине, так что я их найду. Ты как относишься к эта… столовому вину номер двадцать один? Положительно?
— Завсегда.
— Ну и чудненько, тогда его прихватим. И тортик там какой-нибудь… Жена тортики любит?
— Если б была — любила бы.
— Нету жены? Счастливчик… А в перспективе-то намечается?…
— Надеюсь, пока нет.
— Понятно. Ну, значит, без тортика обойдемся. Зубы, эта… целее будут, ха-ха-ха!..
Через полтора часа все трое уже сидели вокруг заставленного всякой всячиной кухонного стола, нещадно дымили сигаретами и внимательно слушали мое расширенное и дополненное красочными деталями повествование.
Ночь навалилась, как это обычно бывает в конце мая, как-то неожиданно: только что было еще светло и вдруг, через какое-то неуловимое мгновение, понимаешь, что ищешь пачку сигарет на столе уже на ощупь, а силуэты твоих гостей-собутыльников угадываются только по размытым движениям на фоне светлых обоев. Я включил настольную лампу — очень уж не хотелось подниматься на внезапно ставшие ватными ноги, плестись в коридор и искать там впотьмах выключатель.
Плотно оккупировавшая мою скромную кухоньку компания к этому времени, говоря простым языком, уже изрядно нарезалась. Побежденная нашими совместными усилиями стеклотара тускло поблескивала из-под стола, а на самом столе и в мойке громоздились Пизанскими башнями стопки грязной посуды.
Час назад Сергей с Игорем на пальцах доказали мне, что обладать раскопанной мною информацией и не предпринять хотя бы жалкой попытки оной информацией воспользоваться в корыстных целях, есть не более чем детская инфантильность, грозящая перейти в куда более худшую стадию безнадежной взрослой глупости. Или идиотизма — на выбор.
— П-потому что ты пойми, — втолковывал мне Игорь, стуча по столу кулаком, словно забивая свои слова в мои непрактичные мозги, и даже слегка заикаясь — то ли от волнения, то ли от спиртного, — ну, п-просидишь ты в этом своем музее еще т-тридцать лет, м-может, даже академиком станешь, и что т-тебе с того будет, а? П-почет, уважение, завистливые вздохи — в активе. А в п-пассиве — пустой холодильник, язва желудка — как следствие п-пустого холодильника, и голая квартира, как с-сейчас вот, уж извини… — и он сделал широкий жест рукой.
Извиню, конечно, чего уж там… Обстановка моей квартирки и впрямь оставляла желать лучшего. Даже наведенный заботливой Верочкиной рукой относительный порядок не мог скрыть царившей в жилище бедности. Да, именно бедности, будем смотреть правде в глаза.
— И эта… Ростик, тебе же никто не мешает заниматься твоей любимой наукой, — вступил в разговор Сергей. — Только после похода сможешь запросто покупать себе все эти… как их…
— Монографии, — подсказал Мишель и прищурившись пристально посмотрел на меня…
— Во-во, монографии эти самые, и всякие другие нужные книги. А не толпиться за ними в библиотеке. И питаться будешь нормально (я вспомнил серо-зеленую, как мундир солдата Вермахта, сосиску из архивного буфета и содрогнулся). И жену хоть по-человечески содержать сможешь, ну, эта… когда женишься.
— Ты правильно говоришь, дружище, что все растащат и «спасибо» не скажут. Именно поэтому лучше растащить самим, тебе не кажется?
Миша у ребят выступал, видимо, в качестве тяжелой артиллерии, потому что их аргументы были больше эмоциональными, чем разумными, а вот его обоснования…
— А что касается Момоны, Золотого Тельца и прочих переживаний… Взгляни на процесс с другой стороны, ты же это умеешь. Сразу появляются как минимум два положительных аспекта. Первое: просто представь себе, что мы отправляемся в обычнейшую археологическую экспедицию. Кстати, насколько я помню, у тебя есть некоторый опыт в архео, а нам всем это очень даже может пригодиться. И второе. У тебя ведь по теме диссертации, как ты сам говорил, проходит несколько персоналий, а материалов по нужным людям в Союзе нет, потому что они после Спасска и Волочаевки подались в Харбин. Вспомни, как ты страдал, что к тамошним материалам подхода не имеешь! Ну вот и подумай: когда у тебя появятся средства, ты сможешь в Китай поехать и как нормальный ученый порыться в их архивах.
— А т-ты китайский знаешь? — благоговейно поинтересовался у меня Игорь.
— Да нет, откуда… Но там же наверняка масса документов на русском сохранилась, даже после Культурной революции, — ответил я задумчиво.
Взгляд с другой стороны мне понравился. Приведенные Мишей аргументы самому мне как-то в голову не приходили. Черт возьми, это же в корне меняет дело! И все же, все же… Я продолжал испытывать некоторые сомнения… А может быть, ты, дружок, просто трусишь? — внутренний оппозиционер, похоже, вовсе не собирался щадить мои чувства… Хотел бы я это знать, — ответил я честно, — может быть и трушу. Тайга, елки, реки, водопады, дожди, комарье, камни с неба… Хорошо, когда в поход идешь на два дня. С шашлыками. А тут ведь не меньше месяца по долинам и по взгорьям ползать придется, а человек слаб…
При этом ни ребят, ни меня совершенно не беспокоил вопрос незаконности предлагаемого моими гостями мероприятия. Вернее, конечно, не самого мероприятия, что ж тут такого незаконного в обычном туристическом походе по тайге — а того, что в случае положительного его исхода ни с кем делиться, не смотря на призывы одного из бывших премьер-министров, мы бы, безусловно, не стали. Даже мысли такой не возникало. Ничего бы государство от нас не получило. Ни положенные грабительские семьдесят пять процентов, ни относительно справедливые пятьдесят, ни десять, и вообще — ни од-но-го!. Потому что нельзя ничего давать государству (в данном случае под государством я имею в виду не народ, конечно же, а заплывших от жира хитромудрых «рулей»), которое не то что не желает обеспечить своих граждан, всю жизнь на него пахавших, нормальными зарплатами и пенсиями, но даже погибающим за него солдатам элементарного «спасибо» не говорит…
