Однако и геологическая история тоже ничуть не подтверждает древнего одноразового происхождения жизни. Нет такого момента в прошлом, не обнаружено. И здесь все факты, малоизвестные публике, говорят о неизменном присутствии жизни в геологических слоях и в истории химических соединений. «Таким образом, научная мысль в нашем XX веке приходит к выводу, что не только в настоящих геологических условиях, но и на протяжении всех геологических эпох на нашей Земле существовала жизнь, одинаковым образом отражающаяся на химических процессах земной коры. И нигде здесь мы не видели признака археогенеза или гетерогенеза (древнего или разнообразного зарождения. — Г. А.). Наоборот, все указывает нам на то, что во все это время — десятки и сотни миллионов лет — принцип Реди не нарушался; живое происходило всегда из живого. Современные организмы непрерывно связаны с организмами прошлыми. Живое вещество XX века составляет единое во времени явление с живым веществом — организмами морфологически нам неизвестными, архейской эры»¹¹.

Но скептики недоверчивы и упрямы. Геологические века и эры — еще не вся история Земли. Были какие-то невероятные, непонятные нам космические периоды образования планеты, которые не изучаются геологией. Тогда-то, видимо, и зародилась жизнь. И с тех пор биологическая и геологическая истории идут рядом.

А вот здесь, говорит Вернадский, фактов нет. Механизм космического образования Земли, вообще вся космическая история исполнены догадок и предположений. Это упорное стремление отыскать непременное начало всего и вся связано не с фактами, а с умственными привычками, с традициями. Они идут не из науки, а из философии, религии, здравого смысла. Между тем идея начала, далее говорит он, не всечеловеческое упрямое наваждение. Оно присуще только европейскому мышлению, основанному на библейской натурфилософии. На Востоке, с другой религиозной традицией, господствует идея повторяемости, цикличности.

Любопытно и то, что из развитых отделов науки, изучающих безжизненные объекты, идея происхождения незаметно испарилась. «Для европейской научной мысли мы в других вопросах, связанных, например, с материей, энергией, эфиром, давно уже отошли от логической необходимости ставить вопрос об их начале. Для них мы приняли бесконечность во времени. Вероятно, примем такую же безначальность и для жизни, живого вещества в форме организмов, примем и безначальность мира»¹².

Вот и кардинальный его вывод, логически точно отвечающий поставленному в начале лекции вопросу:

«Признавая биогенез, согласно научному наблюдению, за единственную форму зарождения живого, неизбежно приходится допустить, что начала жизни в том Космосе, какой мы наблюдаем, не было, поскольку не было начала этого Космоса. Жизнь вечна постольку, поскольку вечен Космос, и передавалась всегда биогенезом. То, что верно для десятков и сотен миллионов лет, протекших от архейской эры и до наших дней, верно и для всего бесчисленного хода времени космических периодов истории Земли. Верно и для всей Вселенной»¹³.

Космос и жизнь имеют один возраст, иначе говоря.

Издательство «Время» предложило лекцию опубликовать, и вскоре вышла небольшая книжечка. Книжка в 58 страниц, содержащая совершенно новое мировоззрение, отразившая весь опыт его прежней научной жизни и наметившая невероятные перспективы. Неудивительно, что на такую маленькую книгу, статью, в сущности, появилось сразу пять рецензий.

Из них только одна положительная. Ее написал добрый друг директор Публичной библиотеки философ Эрнест Леопольдович Радлов. Она была опубликована в последнем, наверное, немарксистском журнале «Мысль» — органе Петербургского философского общества.

Автор решает вопрос о начале жизни его отклонением, пишет рецензент. Но как сочетать безначалие жизни с ее непрерывным изменением, эволюцией? Не наталкивает ли развитие жизни на некое начало, на восхождение от простого к сложному? Вопрос, что и говорить, непростой. Пока же он решается философами, заключает Радлов. «Небольшая и прекрасная книжка В. И. Вернадского должна навести на серьезные мысли; в особенности она способна пробудить от догматического сна материалистическое миросозерцание»¹⁴.

Действительно, мог бы получиться плодотворный диалог с учением, ставящим материю в основу всего сущего. Но второй отклик показал, что пробуждение от догматического сна — вещь непредсказуемая. В сборнике «Материализм и естествознание» некто с революционной фамилией И. БуряБугаев (время псевдонимов!) выдал такой вот текст: «Как божественный биогенез (ни одного слова о Боге в книге не говорилось. — Г. А.) иже имаху (имел) счастье осязать г-н Вернадский, отрицает его физическую личность в лице его сына или дочери (потомство замещает родителей), так пролетарская идеология коллективизма с диалектикой в руках вносит отрицание божественным правам консервативной идеологии буржуазии»¹⁵. Как серьезно можно отвечать на такие перлы? И почему дочь и сын его отрицают, а не преемствуют ему? Зато представить себе уровень «критики», которой отныне будут подвергаться ученые, можно. В таком же заушательском стиле писали и другие большевистские издания, в том числе и главный теоретический журнал «Под знаменем марксизма».

А отрицатели — представители пролетариата — являются действительно внезапно, в любое время, и отнюдь не с диалектикой в руках.

Восьмого июля Вернадский сообщает Личкову, что собирается на Мурманскую биологическую станцию «освоиться с океаническим живым веществом». В письме, отправленном не по почте, а с оказией, есть тревожная фраза: «За эти недели, скорее, все сгущается, а не улучшается»¹⁶.

И действительно, в Петрограде атмосфера предгрозовая. Разворачивается «дело Таганцева», именовавшееся чекистами, конечно, не так, а как контрреволюционный заговор. То был второй из серии больших показательно-устрашительных процессов. Первый состоялся в Москве в августе 1920 года по делу так называемого «Тактического центра». Дело, шитое белыми нитками.

Механика его следующая. Брали остатки либеральной интеллигенции, сажали в тюрьму и бесконечно допрашивали. Никто, как правило, не скрывал своих взглядов, философских убеждений и общественных воззрений, потому что из их старого университетского курса права вытекало: от мыслей до действий против властей еще далеко. Взгляды — не состав преступления. Но один или два человека не выдерживали провокаций и «для пользы дела» соглашались представить обычные интеллигентные разговоры и собрания (московская привычка) как далекоидущий заговор. В Москве таким «троянским конем» стал профессор С. А. Котляревский. Состоялся громкий процесс, представленный как «исторический суд пролетариата над интеллигенцией». Кадеты и близкие к ним Д. М. Щепкин, С. Е. Трубецкой, С. П. Мельгунов, В. Н. Муравьев, всего 28 человек, были приговорены к расстрелу, замененному тюрьмой. В 1921 году их амнистировали, а многих потом выслали из страны на «философском пароходе».

Руководил делом «Тактического центра» член коллегии ЧК Агранов. Через год по своему сценарию он повторил его в Петрограде. Здесь вошел в сговор с профессором В. Н. Таганцевым (сыном сенатора Н. С. Таганцева, с которым Вернадский заседал в Государственном совете). Будучи арестованным, тот согласился составить из своих знакомых «заговор» с профилактической, как ему объяснили, целью.

Пока неизвестно, называлось ли на допросах имя Вернадского. Но факт остается фактом: 14 июля чекисты за ним пришли. Чуть позже он описал состоявшийся у него обыск и свой арест.

На рассвете их разбудил громкий стук в дверь. Хозяин надел халат, открыл и увидел вооруженных людей с винтовками и двоих, как определил, идейных. Оба в шапках, довольно грубые, в глаза не смотрят. Вошли в кабинет. Главный подал бумагу на обыск и арест. Прочитав ее, Вернадский спросил, почему на месте фамилии прочерк. Главный «пояснил», что «так положено». Бывший с чекистами человек из домового комитета испуганно шепнул: «летучка», мол, то есть летучий отряд для арестов, без всяких там ордеров на конкретное лицо.