Правящая верхушка быстро шла к введению единомыслия, к спискам запрещенных книг и к наказаниям за отклонения от центральных убеждений. Но на пути стоял Васильевский остров. Сорок пять специалистов высшей квалификации, с ними еще полторы тысячи сотрудников, объединенные в организацию, обладавшую огромным авторитетом, никак не вписывались в единый идейный лагерь, который должен получиться, согласно планам власти, из страны. Академия не спорит, не противодействует и не критикует. Она просто не высказывается за и тем портит все дело, отравляет все замыслы и ставит под сомнение разворачивающееся строительство.

Академию предстояло советизировать, но как? Ждать, когда вымрут все академики старого режима? Но они ведь самовоспроизводятся и выбирают себе преемников по своему усмотрению.

Нужно расширить Академию наук и ввести в нее своих людей, решили в Кремле.

После объявления ее главным научным учреждением правительство делает следующий шахматный ход. Под давлением верхов академия немного изменила устав —чуть-чуть. Нет, по-прежнему они могут избирать академиков сами, правда, выборы стали двухстепенными: сначала кандидата избирают в отделении, а затем на общем собрании. Но вот обсуждение кандидатур должно проходить с участием общественности.

И наконец, третий и решающий ход. 30 апреля 1928 года Совнарком утвердил постановление, по которому число академических кафедр расширялось почти вдвое — с 45 до 85. Создано 11 комиссий по выборам. Одну из них — по геологии — возглавил Вернадский. Комиссии отбирали кандидатов и представляли общественности и отделениям академии.

Среди коммунистов больших ученых не было. Вернее, те, что были, слишком своеобразны, если можно так сказать. Например биохимик А. Н. Бах. Он был революционером, когда Ленин еще под стол пешком ходил. Его, конечно, наметили в академию, но такие старцы ненадежны в смысле партийной дисциплины. А нужны идейные работники — солдаты партии. Решили ввести в нее представителей философской науки. Тут труднее определить: достоин ли кандидат звания академика?

На одну из кафедр претендует активный коммунист и идейный работник Абрам Моисеевич Деборин.

Кремлевские деятели надеялись одним ударом достичь двух целей. Во-первых, провести своих людей. А во-вторых, объявить свою идеологию наукой, такой, например, как психология или механика. Марксистская философия возводилась в ранг респектабельной науки.

Ни в одной академии мира философов нет. Нет и какой-нибудь отдельной философской академии. Есть своеобразная Французская академия — состоящая из сорока «бессмертных». В нее входят писатели, философы, общественные деятели, ораторы. Но они избраны не за определенные философские взгляды, которые есть у каждого, а за практическое развитие французского языка. Не только за изучение языка, которое квалифицируется как наука, но за живое его развитие и совершенствование, например, в поэтической речи. Но зато в составе Института Франции есть Академия естественных наук, в которую избирают только представителей положительного знания. Вернадский, как и все другие старые академики, конечно, ощутил острую опасность превращения академии в послушное орудие власти. С приходом коммунистических академиков она будет как бы освящать, представлять как высоконаучные все предначертания власти, ее глупости и, того хуже, преступления.

Он откликнулся первым, написал и распространил специальную записку в комиссию по рассмотрению кандидатов на кафедру философских наук, которую возглавлял механик A. H. Крылов. Оставив в стороне прозрачный смысл философского призыва в академию, он обращается к формальной стороне дела. К различию науки и философии.

Предмет науки — реальность, факт. Предмет философии — не ограниченное временем и пространством мышление.

Отношения науки и философии не гладки, а иногда чрезвычайно остры, особенно в те времена, когда, собственно говоря, наука выделилась из философии. Но с середины XVII века отделение произошло, и с тех пор наука не смешивается с философией.

В позитивной традиции считалось, что человеческое познание проходит сначала мифологический, затем метафизический, потом научный этап. Вернадский вопреки этой схеме Огюста Конта не считает, что стадии эти сменяют друг друга, скорее, соседствуют друг с другом. Наука может ужиться с любой философией. Последняя составляет как бы атмосферу, умственный бульон для научного искания.

Философия сильна своим разнообразием. Наука же едина и неделима. Не может быть двух разных геометрий или зоологий. Их выводы, если они научно непротиворечивы, общеобязательны и должны приниматься всеми, что и происходит.

Вот почему наука непрерывно эволюционирует. Ее данные непрерывно обрабатываются заново. Содержание науки нашего времени далеко ушло от науки прошлого столетия. Философские же достижения не устаревают, атмосфера философии остается неизменной. Древние философские системы для нас живы и волнуют, как и недавние. Зато они и необязательны для нас. Каждый ученый волен выбирать такую философскую систему, которая ему ближе, отвечает его мышлению.

В философии нет главного свойства науки — ее общеобязательности. Поэтому заявлять, что философским путем можно исследовать окружающий мир, — пустая трата времени и слов. Тем более в настоящее время, когда русская философия ограничена и все ее другие направления запрещены, кроме одного, поддерживаемого государством.

«То привилегированное положение, в каком диалектический материализм находится в нашей стране, — не может он обойтись без обобщений, — неизбежно ставит его в тепличные условия, приведет в нем самом к замиранию творческой философской мысли, как это всегда и неизбежно происходило со всеми охраняемыми — официальными — философскими учениями. Свободная мысль — есть основа философского творчества, она не терпит и не сносит оков.

Если, как это утверждается, для того социалистического строя, который проводится в нашей стране, нужно существование диалектического материализма, — очевидно, для того, чтобы он был силой, с которой считаются — его привилегированное положение должно быть изменено и другие течения философской мысли должны получить возможность проявления»¹.

И в самом диалектическом материализме борются два течения. Одно имеет истоком гегельянство, другое — французский материализм XVIII века. Деборин принадлежит к первому и не является авторитетом даже в идеологических кругах. С точки зрения научной работы философские его противники даже предпочтительнее.

Поскольку нет философии научной или ненаучной, для науки в целом безразлична философская ориентация ученого. И выбирать за философские убеждения в академики нельзя. Можно, в крайнем случае, выбирать специалиста в философских науках: то есть логике, психологии, истории философии. Таких работ у претендента нет.

Записка, по всей вероятности, сыграла свою роль в последовавших драматических событиях.

Общественность тем временем возбужденно обсуждает кандидатуры, среди которых возвышаются видные партийные деятели: О. Ю. Шмидт, Н. И. Бухарин, Г. М. Кржижановский и др.

И вот настали выборы. 12 декабря они проходят по отделениям, без сюрпризов. Деборин в своем Общественном отделении избран шестнадцатью голосами против одного.

Ровно через месяц, 12 января, происходят выборы в общем собрании. И грянул тихий скандал, скрытая демонстрация. Трое коммунистов: философ А. М. Деборин, искусствовед H. М. Лукин, историк В. М. Фриче с треском провалились. «За» проголосовало чуть больше половины, тогда как по уставу требовалось большинство в две трети.