Но, конечно, главное, что Личков выжил в превратностях ссыльно-лагерной судьбы.

Напечатав «юбилейную речь» о биогеохимии, Вернадский предпослал ей рубрику «Проблемы биогеохимии. Выпуск I». Брошюра все-таки вышла с разрешительно-доносительским предуведомлением, напечатанным на видном месте: «С одной стороны… отдавая дань… РИСО отмечает свое несогласие с философскими высказываниями автора».

Первый отклик пришел из мест заключения в ноябре 1934 года из Дмитрова от Личкова, со строительства канала. Брошюра вызвала у него новый прилив энергии мышления: «В Вашей книжке я с радостью увидел многое старое давно знакомое, из той серии мыслей, которые еще с 17 года, с Киева, Вы развиваете и пропагандируете, но сколько рядом с этим совершенно нового! И как приятно, что биогеохимия уже празднует юбилей, уже подводит итоги… Им (идеям. — Г. А.), по-моему, принадлежит огромное будущее, но они так опередили свой век, что их далеко не многие понимают»²⁶.

Личков прав. Но это означает, что продолжателей, вообще научной школы живого вещества не было. Вернадский в одиночестве пребывал на горной вершине и дышал разреженным воздухом. Отсюда открывались необыкновенные виды, но жить здесь нельзя. Затруднительно одному передать другим свои необычные ощущения.

И потом, как может сложиться школа, если его учение повсюду объявляется враждебным. Как раз в 1934 году вышло второе издание Малой советской энциклопедии, где о нем написано в духе уведомления РИСО: что он создал такие-то и такие новые науки, но: «По своему мировоззрению — сторонник идеалистической философии. В научных работах В. проводит идеи “нейтрализма” науки, выступает в защиту религии, мистики, “исконности жизни и живой материи” и ряда виталистических и антиматериалистических концепций, отрицая материалистическую диалектику».

Комментируя эту абракадабру, Вернадский указывает также, что в Большой советской энциклопедии написана Ферсманом объективная статья и потому у редакции были по этому поводу неприятности. Что касается этих обвинений, он замечает: «Мое выступление в защиту религии: я ставлю в статьях сознательно на равном месте философию, науку, религию. Это раздражает. Как-то Лузин (математик, академик. — Г. А.) мне предложил вопрос “Религиозен ли я?” Я ответил положительно. Но я не вижу проявления Бога и думаю, что это представление вошло в человечество не научным путем и явилось следствием неправильного толкования окружающей нас природы (биосферы и видимого и окружающего нас космоса). Элементы веры есть в большевизме. Мистика мне чужда, но я сознаю, что нам неизвестны огромные области сознания, доступные, однако, до конца научному, поколениями длящемуся. Я давно не христианин и все высказывания диалектиков-материалис-тов считаю в значительной мере “религией” — философией — но для меня очень противоречащей даже современной науке. <…> От витализма и теизма далек, как от материализма. Думаю, что живое отличается от неживого другим состоянием пространства. Это все доступно научному исканию. М. б., наибольшее понимание дает для отдельного человека не наука его времени — а мир звуков и музыки»²⁷.

Таким образом, он не мог рассчитывать на учеников, как в старое университетское время. Впрочем, это не вызывало особой тоски. Ученое одиночество — норма, а не патология. Как историк науки, Вернадский прекрасно знал, что сплошь и рядом правы одиночки, хотя побеждают они редко.

«Выпуск 1-й» — стояло на титульном листе. И это указывало на замысел продолжать «Проблемы». Так оно и произошло.

Не поехав в 1934 году за границу, он снова на все лето эмигрирует, на этот раз избирая местом укрытия Узкое, новый дом отдыха ученых под Москвой.

Имение принадлежало когда-то философу Евгению Трубецкому. Здесь на руках Сергея Трубецкого умер духовный учитель братьев и их друг Владимир Сергеевич Соловьев.

Философские предания витали над двухэтажным княжеским домом среди парка, переходящего в лес. Пруд рядом с домом всегда темен, тих и гладок, поскольку вокруг стоят деревья.

Подмосковная природа очень понравилась Вернадским. Они стали проводить здесь чуть ли не каждое лето. Тем более что отсюда недалеко ездить в президиум академии, расположенный на том же юго-западном конце столицы.

Высокопоставленные трудящиеся, к каковым приравнялись академики, имели особенный статус. С одной стороны, их всячески опекали кремлевскими пайками и медициной. В то же время они заключены в золоченую клетку. Престиж сочетался с униженным положением по отношению к идеологическому начальству, чьи посланцы теперь заседали в самой академии и осуществляли ее прямую связь с научным отделом ЦК партии.

Вскоре академикам, не всем, но наиболее авторитетным, в том числе и Вернадскому, выделили в пользование автомобили. Узкое стало легкодоступным и в то же время тихим местом отдыха и работы.

Ныне Узкое поглощено Москвой. Но по-прежнему в окрестностях его самый лучший воздух, поскольку господствующие ветры здесь веют с запада в сторону столицы, а не из нее.

Из Узкого в том же письме в августе 1934 года, поощряя Личкова не оставлять науку, Вернадский писал о себе: «Эти многие месяцы, которые мы с Вами не виделись, я находился в странном и необычном в моем возрасте (71 год) состоянии непрерывного роста. Многое сделалось мне ясным, чего не видел раньше. Во-первых, складывается новая наука — радиогеология (прочел в Радиевом институте ряд лекций и выходит моя французская книжка “Le problème de la radiogéologie”), об этом читал в Париже, Праге (по-французски и по-немецки) и в Варшаве. <…> Я находился и нахожусь в этом периоде творчества, несмотря на все тяжелые переживания — смерть Сергея Федоровича и т. д.»¹.

Старческие немощи не останавливают размышлений. Их порыв и натиск напоминают ветвление растения — такой обычный и такой чудесный напор внутренних сил, развертывающихся изнутри. Энергией внутреннего толчка мысль растет из невидимого центра личности. Все внешние впечатления, все духовные богатства прежнего, проекты будущего не просто присоединяются сознанием, не наслаиваются сверху, а сообщают центру дополнительную энергию, переплавляясь и преображаясь.

Мир вокруг, не меняясь, непрерывно изменяет вид. Неясное становится ясным, расплывчатое — четким, стоящее особняком включается в общий ряд, получает законосообразное место. А меняется на самом деле сама личность — она смотрит на мир новым духовным взором. Мир пребывает, мы проходим, говорили древние. Но ведь проходить можно по-разному: уменьшаясь, оставаясь постоянным или прибавляясь. И чтобы преодолеть разрушение мира, нужно его опережать строительством себя.

Так, по догадке Сократа, происходит воспоминание. Душа вспоминает, что с ней было, что она знала всегда. Мир выворачивается, внешнее становится внутренним, а внутреннее превращается в опорные блоки внешнего. Вернадский называл это развертывание охватом. Сознание все лучше обнимало мир, все больше и больше различало, распознавало в нем. Углубляясь в себя, он все больше удивлялся богатству мира.

Дневник 22 января 1936 года: «С Иваном большой разговор на философскую тему. Впервые я высказал то, что думаю давно об особом состоянии живого. Значение правизны-левизны, размножения. Эволюционный процесс (скачками с остановками), приводящий в наше время к резкому изменению значения живого (человек меняет планету). Нервная ткань развивается неуклонно в одну сторону от альгонка (тогдашнее название протерозоя — геологического зона ранней жизни. — Г. А.) до нашей психозойской эры: мысленная сила аналогична размножению и этим путем значение человечества возрастает в n^m раз. Мысль — сознание — не энергия и не материальна. Но проявляется в материально-энергетической среде в пространстве-времени. Можно построить аналогии: