В связи с уходом из университета его исключили и из членов Государственного совета. Почувствовал большое облегчение, отпала тягостная необходимость ездить на другую сторону Невы в Мариинский и заседать на никчемных собраниях не нужного никому органа. Он даже не явился на обсуждение своего вопроса, и сиятельные старцы исключили его заочно.

Сын Георгий в 1910 году окончил университет и теперь тоже обосновался в Петербурге, готовился к профессорскому званию у известного историка С. Ф. Платонова. Тогда же он женился на троюродной сестре Нине Владимировне Ильинской (жену Георгия в доме звали Нинетта).

Но семейство Вернадских не уменьшилось. В 1911 году они взяли в дом племянницу, дочь умершей сестры Вернадского Екатерины Анну Короленко. По-домашнему ее звали Нютой. Судя по свидетельствам, Нюта была чуткой, необыкновенно развитой девушкой, жила глубокой духовной жизнью. Она училась играть на арфе, и дом Вернадских наполнился звуками музыки. Нюта увлекалась еще теософией и благотворительностью. Между дядей и племянницей установилась глубокая душевная близость.

Но, к несчастью, у Нюты слабые легкие. Летом 1912 года Вернадский повез ее на кумысолечение в башкирские степи, ненадолго прервав очередную радиевую экспедицию на Урал.

Как-то незаметно и центр братства переместился вместе с ними из Москвы. Кроме Ольденбургов и Гревса в Питер перебрался Корнилов, которого в 1908 году пригласили преподавать русскую историю в Политехникум, а потом в Политехнический институт. В Москве у Сабашниковых Александр Александрович выпустил два тома «Истории России XIX в.», первыми читателями и критиками которой стали Вернадский и Платонов. В Петербурге теперь и Петрункевич, поскольку ЦК партии кадетов находится здесь, и Родичев. Федор Измайлович счастливо избежал выборгской истории, не подписывал воззвания, потому что был в этот момент в Англии с парламентской делегацией. Это позволило ему выдвигаться в депутаты, и он работал в Думе до самого ее конца.

В Москве остался Шаховской, но и он часто присоединялся к друзьям. А они по субботам собирались теперь за самоваром Наталии Егоровны. Как о счастье вспоминает Корнилов об этих еженедельных чаепитиях. Их отличала особая атмосфера теплоты и воодушевленности.

Казалось, жизнь за кремовыми шторами установилась прочно и надолго.

Двенадцатого марта 1912 года Академия наук выбирает Вернадского своим действительным членом, по тогдашней терминологии — ординарным академиком. За шесть своих академических лет он стал неотделим от жизни высшей научной организации.

Быстро пополнялось собрание минералогической части музея. Он поставил цель превратить филиал бывшей петровской Кунсткамеры — скромного музея диковинок природы — в музей европейского, а может быть, и мирового уровня. Музей, не только демонстрирующий минералы, но ведущий большую исследовательскую работу.

С каждым годом Вернадский увеличивает коллекцию камней и добивается все больших ассигнований на их приобретение. Много дают экспедиции, много он покупает у местных собирателей и любителей, которые всегда есть в горных районах. В 1911 году поступило 85 коллекций — рекордное число. Среди камней встречались и метеориты. Их адреса — множество мест в России, а также Черногория, Алжир, Италия, Мадагаскар, Норвегия, остров Готланд. В 1912 году поступило 137 коллекций, на следующий год — 102, а в 1914 году, несмотря на войну, — 103¹.

Поиски минералов продолжались. Вернадский с Ферсманом приобрели для музея одну из лучших коллекций в мире — минералогическое собрание русского магната В. П. Кочубея, жившего в Вене. В ней содержалось три тысячи образцов, многие из них найдены и описаны крупнейшими учеными за целое столетие исследований минералов в России.

Несколько раз они и вместе и порознь ездили в Вену для оценки и переговоров с владельцем. Вскоре сошлись на цене 166 тысяч рублей. Вернадский добился у правительства этих денег. Ферсман в журнале «Природа» описал это самое большое приобретение за всю историю музея. С коллекцией Кочубея он стал в ряды крупнейших хранилищ Европы и Америки и лучших по подбору экспонатов.

Одновременно Вернадский сумел увеличить штат. Теперь музей переименован в геологический и минералогический, потому что его минералогическая часть стала большой и самостоятельной. В 1914 году после смерти директора академика Чернышева Вернадского избирают на его место, а Ферсмана — хранителем минералогической части.

Чтобы понять необычность хлопот Вернадского, нужно представить, чем тогда была Академия наук. Она состояла в основном из самих академиков, небольших лабораторий на кафедрах естественных, физических и химических наук, нескольких музеев, обсерваторий, биостанций в Севастополе и Мурманске, издательства.

Но больших сегодняшних исследовательских институтов в начале века не существовало. Они возникли с приходом Вернадского, естественно выросли из тех задач, что он ставил перед собой, перед наукой и содержащим ее государством. Прообразом института стал тот исследовательский кружок, что сложился при Московском университете и который в основном переехал с ним в Питер.

Вернадский одним из первых понял, что наука становится мощнейшей силой государства, поскольку стремительно возрастают ее ответвления и приложения. Радиевые исследования показывали, что освоить их способен только большой и хорошо оснащенный коллектив.

Владимир Иванович пытался создать в Питере Ломоносовский институт, небывалое еще научно-исследовательское учреждение, состоящее из трех отделов: физического, химического и минералогического. Статьями о Ломоносове он подготовил юбилей первого русского ученого. Особенно ярким было выступление в газете «Речь» — «Общественное значение Ломоносовского дня»: русское общество должно осознать историю отечественной науки.

И правительство, и городская дума Петербурга поддержали идею Ломоносовского института. Был даже создан проект здания. Вернадский ездил выбирать для него место в конце Большого проспекта Васильевского острова, на взморье. Но денег правительство не выделило.

И все-таки из проекта несостоявшегося института, из самой идеи таких институтов выпорхнуло в жизнь немало новообразований. За предреволюционные и революционные годы благодаря им академия изменила свое лицо. Мало того. Благодаря им она сохранилась.

В стране экономический бум — сложное следствие демократических преобразований, земства, просвещения. Земские школы, больницы, агрономия, культурные хозяйства приносили все более зримые плоды. Несмотря на трудности и препятствия, просвещение охватывало народ. По уровню грамотности населения Россия далеко оторвалась от своих великих азиатских соседей — Китая, Индии, Ирана. Вернадский чутко улавливает благотворность изменений. Он пытается осмыслить самую суть нового, что несет образование для народа и общества.

В 1911 году проездом из Парижа в Вену для осмотра коллекции Кочубея ученый побывал в Мюнхене у Грота, к которому неизменно почтительно заезжал. Тот пожаловался: у него почти не осталось учеников и их трудно найти. Позавидовал своему бывшему стажеру, вокруг которого целая поросль юных и уже не очень юных учеников. «Шире открывается поприще жизни? — делится он мыслями с Наталией Егоровной. — Или глубже сейчас интерес к научной работе в русском обществе? Если бы нам ненадолго спокойствие в общественной политической жизни! Как сильно могли бы забиться русская мысль и русская жизнь! Здесь ворчат всюду на рост русской научной литературы, выражают неудовольствие — но ясно чувствуется, что они будут считаться с фактом»².