Ну и, конечно, сборник. Если в 1911 году в скромной книжке по поводу 25-летия научного труда учителя участвовала небольшая кучка ассистентов, то теперь на опубликованный в журнале «Сорена» призыв Ферсмана дать статью к юбилею откликнулось множество крупнейших ученых. Как раз к возвращению Вернадского из-за границы подоспели два увесистых тома под названием «Академику В. И. Вернадскому к пятидесятилетию научной и педагогической деятельности». В первом — 606 страниц, во втором — 666 и на обоих стоял гриф «Глубокоуважаемому и дорогому Владимиру Ивановичу Вернадскому. Друзья, ученики и сотрудники».

Какие имена! А. Е. Ферсман, П. П. Лазарев, А. В. Шубников (известный кристаллограф), E. Е. Флинт (тот самый, которого Вернадский застал за перегонкой денатурата в университетской лаборатории весной 1921 года), И. В. Курчатов, оказавшийся учеником по Симферополю 1920 года, радиевцы: В. Г. Хлопин, И. Е. Старик и Л. В. Мысовский, коллеги по академии и ровесники: Н. Д. Зелинский, В. А. Обручев, Ф. Ю. Левинсон-Лессинг, Л. С. Берг и др. Из-за границы прислали свои статьи Отто Ган, Макс Борн, Франтишек Славик, Фридрих Панет. Всего 78 статей ста авторов. Доведенный до 1935 года библиографический список работ Вернадского составлял 315 названий.

В 1939 году в Академии наук после очередной перестройки вместо бывших трех отделений сделали восемь. Состоялись новые выборы для распределения по новым спискам. Выборы ознаменовались беспрецедентным случаем: Вернадский был избран коллегами членом с решающим голосом сразу по трем отделениям: геолого-географических, физико-математических и химических наук. Что свидетельствовало о признании и своего рода гомеровском комплексе: на ученого претендовали разные науки, пытаясь перетянуть в свои пределы, как за право быть родиной Гомера вели спор семь городов.

В общем, выборный казус показателен тем, что Вернадский и в самом деле принадлежал всем наукам сразу и даже еще несуществующим. Он стоял как бы над логиями. Его могли бы выбрать академиком и по истории науки, если бы такая кафедра в академии существовала и если бы Отделение общественных наук не состояло из диаматов, а во главе его не стоял бы Деборин.

О заграничном путешествии 1936 года следует сказать еще вот что: оно стало последним. Личное общение с заграничными учеными и друзьями прекратилось. Оставалась дружеская переписка с Лакруа, Гольштейн, еще с некоторыми учеными и официальная — с организациями.

Силы разъединения шли теперь не только из России, но и из Германии, из такой близкой, знакомой и любимой страны. Страны, которую так изучил, исходил и проехал вдоль и поперек. Германии Мюнхенского университета, где однажды, учась у Грота, слушал лекцию Генриха Герца, Германии Кайзер-Вильгельм института, где проводил долгие часы в лаборатории Гана, Германии бесчисленных музеев, любимого Баха, маленьких городов с большими и знаменитыми университетами. Уже в течение трех лет он объезжал ее стороной.

Теперь, повинуясь предчувствию, взял транзитный билет от Парижа до Праги с остановкой в Веймаре. Он только что написал статью о Гёте и хотел теперь увидеть музей, в котором никогда не был. Попал неудачно, потому что было воскресенье, когда закрыто собрание. Осмотрел только дом и даже сделался членом Гётевского общества. Можно считать, что главное увидел.

Однако статья его о Гёте не увидела тогда свет, так как не вышло все собрание сочинений по причине арестов в Госиздате.

Последний раз он и Наталия Егоровна видели дочь и ее близких. В 1939 году Толли уехали в Америку. Николай Петрович получил кафедру археологии в Йельском университете, а Нина Владимировна заведовала психиатрическим отделением в больнице близ Бостона.

А пока в Праге в 1936 году они попрощались, еще не зная, что видятся в последний раз.

Двенадцатого ноября возвратились в Москву.

Большой год четвертого апостола 1937-й начался для лаборатории в ноябре 1936 года. Арестованы сразу Симорин и Кирсанов.

Для Вернадского исчезновение Симорина — огромная неожиданность и огромная потеря для лаборатории. Он пытается разыскать своего сотрудника.

Как рассказывает В. С. Неаполитанская, Вернадский через НКВД узнал-таки адрес Симорина, отправленного в магаданские лагеря. Вернадский пишет письмо начальнику Дальстроя — вершителю судеб заключенных: на общих работах задействован талантливый врач и биохимик Симорин. Академия наук за него хлопочет, а пока его надо использовать по специальности. Письмо на бланке Академии наук возымело действие: Симорина перевели в амбулаторию.

Вернадский настойчиво пытается повлиять на судьбу заключенного. Симорин, как и Личков, постоянно получает от Вернадского письма и выходящие работы. Отбыв пятилетний срок, Симорин стал заведовать в Магадане лабораторией и даже пытался организовать в ней какие-то биогеохимические эксперименты. Евгения Гинзбург в мемуарах «Крутой маршрут» пишет о Симорине как о достопримечательности интеллектуальной жизни Магадана. Они дружили семьями, и Александр Михайлович запомнился ей энергичным, очень эрудированным, интересным и живым собеседником. Он приехал в Москву в 1956 году, пытался вернуться к работе. Но Вернадского не было в живых, а сменивший его Виноградов принял его не очень любезно. Институт секретный и бывшему врагу народа там места нет.

Симорин уехал в Крым, поближе к Коктебелю, где стоял дом его «мистического» увлечения — Максимилиана Волошина. Поселился в Старом Крыму, где и умер в 1965 году. Его могила — рядом с могилой еще одного романтика — Александра Грина.

Кирсанов же был расстрелян на Лубянке в июле 1937 года.

Адский круг затягивал все большие массы людей. 25 февраля 1937 года арестован зять Шаховского, священник Михаил Владимирович Шик. Ему давно уже было запрещено жить в столице, и они с Натальей Дмитриевной и детьми поселились в Малоярославце, пополнив собой множество княжеских и просто дворянских отпрысков, спасавшихся по московским окрестностям. Вскоре несчастной дочери Дмитрия Ивановича сообщили, что Шик сослан в дальние лагеря «без права переписки». Смысл этой зловещей фразы тогда еще понимали буквально, и Наталья Дмитриевна не ведала, что стала вдовой.

Пятого сентября исчезла Елизавета Павловна Супрунова, внучка кузины Вернадского. Елизавета Павловна выполняла его поручения по переписке с иностранными учеными. Вся ее вина состояла в том, что ее муж, с которым она давно развелась и который давно уже умер, был царский генерал. На самом-то деле, как выяснил Вернадский, какой-то сосед по квартире написал на нее донос из классовой ненависти.

В «Хронологии»: «5 сентября 1937 г. Арестована по ложному доносу мой личный секретарь Елизавета Павловна Супрунова. <…> Обвинение связано с местью прежнего квартиранта. Пытались замазать и меня. Писал об этом в НКВД. Совершенно невинный человек — один из миллионов. <…>

Зиночка энергично начала хлопотать. В одном из мест, куда она обращалась, ей указали, что она посылает много книг (моих) за границу. В связи с этим подал заявление следователю. Я взял содержание дочери — Зиночки Супруновой — на свой счет: 300 руб. в месяц (то, что получала мать)»¹.

Он обращается к Вышинскому с просьбой пересмотра дела, настаивая на невиновности Елизаветы Павловны. Письмо, сохранившееся в архиве, характерно тем, что Вернадский не страшится давать общую оценку положению дел в стране, предупреждая об ошибках: «По-видимому, мы имеем здесь явный случай действия, не оправдываемого действительностью, количество которых неизбежно увеличивается, согласно непреложным статистическим законам в массовых случаях арестов и высылок, которые мы переживаем в настоящее время»². Что касается этого конкретного случая, в результате упорных усилий Вернадского Елизавету Павловну освободили, заменив лагерь под Биробиджаном ссылкой в Кинешму. Там она и умерла уже в военные годы.