Официально лаборатория была открыта 1 октября 1928 года, но еще летом с шестью будущими сотрудниками Вернадский совершил экскурсию для сбора образцов флоры. Он выбрал для путешествия те заповедные места, где провел такие счастливые дни летом 1919 года, — район Старосельской биостанции на Днепре.
В июне — июле 1928 года они с Наталией Егоровной отдыхают в Ессентуках, потом вместе с Ольденбургами еще десять дней — в Кисловодске. Оттуда Вернадский уехал в Киев на соединение со своими сотрудниками, прибывавшими из Ленинграда во главе с Виноградовым. 21 августа сообщает Наталии Егоровне: «Я только что вернулся из поездки более чем за 60 верст от Киева с большими приключениями — моторная лодка не могла идти на обратном пути — мотор испортился — и мы приехали на пароходе, который запоздал на несколько часов. Попадали под дождь и грозу, пришлось ночевать с минимальными удобствами, частью на сене на полу в лесничестве, частью в палатке. Три дня, проведенные на воде и в лесу, обветрили меня, и я загорел за это время больше, чем за все лето. <…> В общем, работа налажена, и я надеюсь, что мы получим точные результаты и дело станет на прочную почву»18. Результат заключался в сборе для будущих анализов водной, лесной и полевой растительности, которая, конечно, в этих местах несравненно богаче окрестностей Ленинграда.
Затем он поехал в гости к Василенко на его дачу в Боярки, и снова в Староселье на два дня. И в письме Наталии Егоровне, и в дневниках он оставил подробную запись об этой поездке. Тяжелые и очень грустные мысли она у него вызвала. Он увидел воочию пагубное воздействие неправильного социального строя на природу.
Те леса, где они гуляли когда-то с Ниночкой и Кушакевичем и которые на них произвели, как он писал жене, чарующее впечатление, которые поражали мощью и напором жизни, почти исчезли. Вырублены могучие деревья и по правилам, и без правил. Молодой лес на вырубках частично принялся, а частью нет. Вырубался лес и крестьянами — признак повального воровства, распространившегося после революции уже неудержимо. Короче говоря, картина — как после разгрома. Лес уничтожен на 100–150 лет вперед, задолго до его спелости.
Его поразило огромное количество охотников, рыбаков, без всяких правил истребляющих дичь и рыбу. Днепр еще не оправился от варварского истребления рыбы бомбами в Гражданскую войну, как на него обрушилось новое нашествие. В дневнике он формулирует итоги:
«В такие эпохи истребления, разрушения было складывающегося заботливого ведения хозяйства и при направлении государственного творчества на перевод coûte que coûte (любой ценой. — Г. А.) всего, что возможно, в валюту (идущую в первую голову идейно — на мировую революцию, реально и на веселую жизнь господствующей группы), основы национального богатства должны быть затронуты, и это отражается на столь же быстром и разрушительном изменении природы, как разрушается и меняется социальный строй живущего в этой природе социального механизма»19.
Люди живут за счет природы. Не регулируют ее, не используют возобновление ресурсов для развития, а просто съедают, паразитируют на них. Вот что бросилось в глаза председателю КЕПС. С одной стороны, нет творческого упорядочивания природы, а с другой — нет улучшения социального строя, есть простое воспроизведение крестьянской примитивной жизни.
Грозные признаки. Население на Украине прирастает каждый год на десять процентов. Подрастающие поколения, не обучаясь новым видам труда, не находят своим силам применения и в результате просто увеличивают нагрузку на среду. Но биосфера — неизмеримо сильнее. Она будет сопротивляться.
«Питаются все — добывать и создавать богатство нет места для всех. Не говоря о качестве — количество населения не находит места в социальном строе.
Сейчас хотят есть лучше, хотят жить лучше — но организация не дает для этого возможности.
Это — стихийный процесс, который рано или поздно, с потрясением или без потрясений изменит эту организацию. Люди, стоящие у руля несущегося куда-то корабля, должны это понять. <…>
Оно приведет к войне и голоду — извечных регуляторов роста населения или к перемене социального строя в направлении к интенсивному росту национального богатства»20.
Природа, как известно, применила по очереди оба варианта. Через пять лет на Украине и на всем трудоизбыточном юге начался страшный голод, организованный большевиками. Он унес пять миллионов жизней. Довершила разгром война, прошедшая по Украине туда и обратно. В этих записях он предвосхитил будущие открытия социологов и экономистов — закона, по которому социальный, образовательный и нравственный уровень людей должен опережать рост населения. Иначе — вступают в действие страшные биосферные регуляторы.
Побывав в тех местах, где когда-то так хорошо думалось и творилось, где так сильно переживал истину жизни, снова думает о своей судьбе. Сравнивая себя тогда и сейчас, обращается к своему открытию, к своему решению мировой загадки с точки зрения единства живого и неживого. Как историк науки, чувствует, что пока никто не воспринимает его мысли так, как хотелось бы. Он одинок в главном. Может быть, его творческое достижение преждевременно, как не раз бывало в прошлые века?
Но для него — что это меняет? Пусть оно в гигантской умственной деятельности людей — ничтожно, но огромно для него, отдельного, если захватывает целиком.
Возвратившись из Староселья в Киев, записывает:
«Всегда меня смущает, когда проявляется отношение ко мне, как к какой-то особой величине со стороны лиц старше меня или сверстников (Кащенко, Гиляров, Вотчал). Начинает сказываться вхождение моих идей, которые еще не разделяются, и в то же время чувствуется их возможное (а мне кажется, неизбежное) будущее? Ведь по существу я чувствую их значение и то, что я совершенно неожиданно подошел к очень большому и крупному, к новому взгляду на живое. Помню, не раз в молодости думал — какова природа тех ученых, которые представляются потом нам гениями, создают важное новое, раздвигают горизонты знаний, делают великие открытия. И я находил, что у меня для этого нет данных. И вдруг на старости с 1917 года я пошел по этому пути. В сущности, давно шел — и в минералогическом творчестве, и в геохимии. И перед началом революции мне безудержно захотелось зафиксировать свои идеи — о значении жизни в механизме Земли. Как будто какой-то “демон”, как у Сократа. Думаю, что остались и мои записи об этом.
А наряду с этим — червь недовольства. Видишь, что то, к чему подошел — как ни велико оно, по-видимому, в аспекте истории знаний — в действительности это исключительное для отдельного человека новое понимание и достижение не удовлетворяет. Как будто, что все это “не то”.
То же испытываю я и во время самых высоких художественных настроений — в созерцании и чтении. То же неудовлетворение — желание несравненно большего после всеохватывающих любовных [наслаждений]…
Очень сильно это я все чувствовал сейчас, когда бродил и сидел в лесах. Построения и науки, и религии, и философии не удовлетворяют. Выясняющийся механизм и общность живого — в научном построении — ставит все новые и новые вопросы. Жизнь человека со стороны может и должна представляться — в нашем современном ее научном понимании — как бы аналогичной жизни другого организма. Даже учитывая исключительное планетное значение человеческой мысли и сознания, как это вскрывает с такой яркостью геохимия, такое решение мировой загадки оставляет чувство неудовлетворенности. Из всех решений, может быть, наиболее глубокое решение метемпсихоза в ее буддийском решении — с боготворчеством путем постепенного возвышения поколений — отдельных из них личностей — к сверхчеловеческому состоянию. Но это состояние, очевидно, намечается и с ходом планетного времени»21.
Не первый раз его мысли окрашиваются религиозным настроением. Что такое будущее? Может быть, Бог только творится, созидается? Бога нет, но Он — будет? Он сложится из нашего лучшего, из наших неповторимых личностей, если они возвышаются с течением времени…
