Так страдают не только те, кто сражался и убивал. У британских миротворцев в Боснии, которые если и сражались, то только ради самозащиты, проявлялись многие из этих симптомов. Обнаруживаются они и у мирных граждан, ставших жертвой дорожных аварий, природных бедствий или насильственных преступлений. В 8о-х годах этот феномен получил название посттравматического стрессового расстройства (ПТСР).
Американские исследования показали, что ПТСР проявлялось у 20-30% солдат США, сражавшихся в чрезвычайно непопулярной войне во Вьетнаме, и всего у 15% тех, кто воевал в Персидском заливе в 1991 году (эта война воспринималась народом как справедливая и необходимая){553}. А американские солдаты, вернувшиеся из Ирака после 2003 года, чаще совершают самоубийство, гибнут от рук других людей либо в результате вождения в пьяном виде и употребления наркотиков, чем когда они сражались в Ираке{554}.
Но даже когда народ уверен, что его армия ведет справедливую войну, доводы разума отходят на задний план по мере того, как число жертв растет, и солдаты уже сражаются не за правое дело, а чтобы выжить самим и помочь выжить товарищам. Британские солдаты, вернувшиеся победителями со Второй мировой войны, считались героями. На практике они зачастую сталкивались с негодованием гражданского населения. Мирные люди и сами терпели лишения и гибли при воздушных налетах. Рабочих мест не хватало, или же они не соответствовали тем специальностям или тому уровню уважения, которых ветераны, по их мнению, заслужили. Число разводов в Британии в 1935-1947 год выросло в пятнадцать раз: парам, которые разделила война, не удавалось восстановить разрушенную жизнь. Число насильственных преступлений с 1938 по 1948 год выросло в два с половиной раза, число половых преступлений — в три раза. В газетах было полно историй о солдатах, убивших жен. Ветеранов притягивало знакомое тепло общения с выжившими товарищами. Оно было для них первой линией обороны против гражданской жизни, казавшейся неприветливой или даже враждебной. Время шло, и большинство солдат постепенно устраивалось. Боевые товарищи теряли друг друга из виду, братские чувства сменялось ностальгией по героическим образам войны. Однако симптомы травмы могли проявиться спустя годы или даже десятилетия. Еще в 2001 году каждый пятый британский ветеран Второй мировой страдал от связанного с войной психологического расстройства{555}.
В России это расстройство называют «афганский синдром»: его симптомы проявлялись и через двадцать лет после окончания войны. В 2009 году рок-группа «Гражданская оборона» точно описала его в одной из песен{556}. У ветеранов Афганистана неизбежное разделение на «мы» и «они» усугублялось тем, что многие их сограждане теперь считали войну грязной и несправедливой. Как и солдаты, воевавшие во Вьетнаме, они сталкивались с невидимым врагом, способным принимать самые разные обличья. Теперь их называли детоубийцами и душегубами, садистами и палачами, или же простофилями, не способными даже осознать тяжесть совершенных ими преступлений. Причем называли их так люди, оставшиеся в стороне от ужасов войны (в которой и многие солдаты не видели смысла). Один иностранец вспоминал, как ужинал в российском ресторане, и в это время метрдотель выгнал двоих совершенно трезвых и вежливых молодых офицеров. Он объяснил иностранцу, что в их заведении не принимают «подобного рода личностей»{557}.
С таким отношением ветераны сталкивались не только среди утонченной городской интеллигенции Москвы, Ленинграда и прочих мегаполисов. Враждебность ждала их и в маленьких провинциальных городах. В августе 1987 года, когда Виталий Кривенко вернулся в родной город, его прежние знакомые относились к нему так, будто он ненормальный. Он расстался с девушкой: она считала, что Виталий, как и все, кто побывал в Афганистане, — наркоман. Собутыльники, не служившие на войне, спрашивали: не озвереет ли он, если переберет с выпивкой? Кривенко научился умалчивать на собеседованиях о том, что подорвался на мине и страдал от контузии. Работодатели не хотели нанимать «афганцев», считая, что с ними трудно общаться и что они постоянно требуют обещанных, но не полученных привилегий. Потом Кривенко провел некоторое время в тюрьме за то, что ударил милиционера.
Полной статистики на этот счет нет, да и интерпретировать ее трудно. Но кое-что можно понять из жизненных историй. В 2008 году Александр Гергель узнал, что один из тех, с кем он служил в Бахараке, умер от пьянства и наркомании, второй пал жертвой вооруженного ограбления, а третий стал наемным убийцей и теперь отбывал десятилетний срок. Доля таких неудачливых ветеранов была невелика. Остальные более или менее приспособились к мирной жизни: «Однако когда происходят ночные разговоры в подпитии, понимаешь, что почти у всех что-то в душе надломилось. Думаю, можно сформулировать это следующим образом: жизнь перековала нас на свой лад, и все мы стали не такими, какими хотели бы стать, не попади мы в Афган. Лучше или хуже — другой вопрос»{558}.
На эту тему не проводилось общенациональных исследований, однако отдельные регионы, ветеранские организации и городские газеты стали создавать веб-сайты о местных жителях, служивших в Афганистане. По данным «Воронежской газеты», в Воронеже было 5200 ветеранов афганской войны. К лету 1996 года семьдесят пять из них умерли, половина в результате несчастных случаев, треть — от болезни, а каждый седьмой покончил с собой. Спустя двенадцать лет умерло уже больше пятисот человек — десятая часть тех, кто вернулся с войны. В газете утверждалось, что молодые люди гибли не столько из-за того, через что они прошли в Афганистане, сколько из-за того, что ничего не было предпринято для их психологической реабилитации, что они не смогли позволить себе нормальное лечение и жилье, не могли найти работу{559}.
* * *
Возможности психологической реабилитации солдат были ограниченными отчасти из-за дефицита ресурсов, отчасти потому, что сама концепция травмы была чужда обществу. Если солдаты, сражавшиеся с Гитлером, смогли обойтись без психотерапевта, что такого особенного в «афганцах»?
Тем не менее, в этой области у русских существовала собственная, пусть небогатая традиция. После Русско-японской войны 1904-1905 годов психиатры из Военно-медицинской академии провели первое исследование солдат, страдающих от психологических травм. В советский период результаты этого исследования по большей части игнорировались, и при отправке 40-й армии в Афганистан психиатров в ней не было. Первые специалисты в этой сфере поехали в Афганистан в середине 8о-х годов. Симптомы, которые они обнаружили у «афганцев», во многом совпадали с теми, с которыми американцы столкнулись после Вьетнама: чувство вины, ужас перед увиденным, самобичевание (они выжили, а товарищи — нет). По оценкам некоторых специалистов, чуть ли не каждый второй ветеран Афганистана нуждался в определенной помощи. Поначалу симптомы носили психологический характер: раздражительность, агрессивность, бессонница, кошмары, мысли о самоубийстве. Через пять лет ветераны страдали уже от физиологических проблем: болезней сердца, язвы желудка, бронхиальной астмы, нейродерматоза.
Проблема была в том, что в России, в сравнении с США, почти не было учреждений, способных лечить такие психические травмы. В России существовало всего шесть специализированных реабилитационных центров, и они должны были заниматься не только «афганцами», но и людьми, столкнувшимися с катастрофой в Чернобыле, и участниками боевых действий в Чечне и других локальных конфликтов{560}.
