Все трое полетели в Лондон, и на борту самолета у Олега с Игорем началась ломка. Маше еле-еле удалось удержать их под контролем. Потом их отвезли на виллу в Суррее, где у них хотели взять интервью тележурналисты. Но их состояние не позволяло этого сделать, и их отправили в лондонскую клинику, где помогли избавиться от зависимости. Игоря с Олегом поселили в украинской семье, живущей в Лондоне. Они часто бывали в русском ресторане «Балалайка». Посещал его и приятный мужчина из советского посольства, который регулярно угощал их выпивкой. В один прекрасный день Игорь с Олегом исчезли. Затем они появились на пресс-конференции в посольстве, заявили, что хотят поехать домой, и обвинили всех, с кем общались в Британии (кроме Маши), в работе на разведку. После того, как солдаты вернулись в СССР, «Дейли мейл» сообщила, что их расстреляли. Это не так{312}.
Автомат и гитара
Солдаты брали в Афганистан гитары, импровизировали и сочиняли музыку и стихи, иногда очень хорошие. Эти песни и стихотворения отражают историю самой войны: от твердой уверенности в правоте своего дела, звуков боя и потери товарищей до разочарования и горечи поражения.
Некоторые популярные песни принадлежали перу известных артистов, время от времени навещавших советские базы. Песни Александра Розенбаума «Черный тюльпан» (о самолетах, на которых тела погибших отправляли в СССР) и «Мы вернемся» (о советских военнопленных) помнили еще много лет после того, как война закончилась. Предприимчивые афганские торговцы привозили с Запада записи, на которые власти СССР смотрели с неодобрением: «Битлз», «АББА» и Булата Окуджавы, чьи произведения находились на грани диссидентства и не очень приветствовались.
Но профессиональные певцы вызывали у солдат двойственное отношение. Как бы красноречиво они ни пели, самим им не доводилось бывать в бою. Их музыка была искусственной, созданной ради определенного эффекта, и над ней, казалось, витал дух коммерции. Когда солдатам хотелось испытать настоящие эмоции, они сочиняли собственную музыку или же слушали других солдат-бардов. Эти песни, к ужасу властей, становились очень популярными. Политическая цензура запрещала их, а таможенники на границе жестко пресекали попытки ввезти записи в Советский Союз. Это, однако, не мешало музыке покорить 40-ю армию.
«Афганцы» остро воспринимали опыт своих отцов и дедов, сражавшихся с Гитлером, и в первых их песнях заметны намеки на соперничество двух поколений. Они сочиняли свою музыку под влиянием Высоцкого, который не сражался в той войне, но уловил ее дух. Они опирались и на стихотворения Киплинга и нарисованную им картину Афганистана, его народа и сражений, проходивших в этой стране. Власти не испытывали по этому поводу особого энтузиазма, поскольку считали Киплинга апологетом британского империализма.
Была и еще одна тема: симпатия по отношению к белогвардейцам, которые сражались на проигравшей стороне, проявляли героизм и отстаивали честь русского оружия, даже когда их страна гибла. Барды подхватывали романсы тех лет о любви и войне, о воинской чести. «Почему в годы моей юности никто публично не говорил о жертвенности белых генералов? — задавался вопросом бард и военный переводчик Александр Карпенко. — А тут еще на эти мои мысли о роли Белой армии в судьбе России наложились афганские события. Ну и запреты, замалчивание “белой идеи” — это тоже стимулировало творчество “афганцев”, в том числе и мое собственное»{313}. Ближе к концу войны настроение песен изменилось. Ностальгия сменилась горечью поражения, когда страна, во имя которой сражалась 40-я армия, начала распадаться.
Большинство солдатских бардов были офицерами, многие служили в спецназе. Одну из первых песен, о взрыве на правительственном узле связи, с которого начиналась атака на Кабул в декабре 1979 года, написал Сергей Климов{314}. Но своим дуайеном барды считают Юрия Кирсанова. Он служил в отряде спецназа «Карпаты», созданном на основе «Каскада». Кирсанов начал работать в КГБ в 1976 году, а в Афганистан попал в 1980 году, прихватив с собой гитару. Его база находилась в Шинданде. Он обнаружил, что поездки на БТР, как ни странно, стимулируют творчество.
Кирсанов с коллегой записывал на маленький магнитофон звуки Афганистана — призыв муэдзина, грохот БТР, шум битвы и вой шакалов, — а затем использовал их как вступление к песням. Их он записывал в «студийных» условиях — в полковой бане, где работал по ночам, когда электропитание было более или менее стабильным, а шум войны стихал. Он сочинял музыку, чтобы выразить эмоции, возникающие на войне, и надежды солдат на возвращение домой. «Песни Кирсанова, — отмечал один журналист, — сделали то, что не сумели сделать профессионалы: сохранили для потомков точную и образную правду той войны»{315}.
Игорь Морозов учился в МГТУ им. Баумана и некоторое время работал в оборонной отрасли: участвовал в разработке усовершенствованной модели «боевого коня» мотопехоты — БМП-2. Но затем его отец, служивший в военной разведке во время Второй мировой войны, убедил его поступить на службу в Первое Главное управление КГБ, отвечавшее за внешнюю разведку. Морозов приступил к работе в августе 1977 года, а в 1981 году, после двухмесячной интенсивной подготовки, его отправили в Афганистан. Там он недолго служил в Кундузе, а в 1982 году его назначили командиром отряда «Каскад» в Файзабаде.
Отряд Морозова состоял из трех офицеров и горстки солдат. Жили они на вилле на окраине города, которую охранял ХАД. В распоряжении отряда имелись три БТР, из которых на ходу был один, три «газика», два пулемета, два миномета и три тонны боеприпасов. Ни командир отряда, ни его зам не говорили на местных языках, и целых три месяца у них не было переводчика. Никто не знал, какова ситуация в провинции. Солдаты принадлежали к пограничным войскам КГБ, а жалование и паек получали как служащие 40-й армии. Но три офицера зависели от Москвы, где о них просто забыли. Зарплату им задерживали по полгода, и офицерам приходилось делить паек с солдатами. У солдат они перенимали и опыт, поскольку те находились в Афганистане уже полгода, чуть-чуть знали язык и немного представляли себе ситуацию{316}.
К тому моменту Морозов уже был предан музыке. По иронии судьбы, «Батальонная разведка», которую он посвятил в 1975 году своему отцу, потом стала одной из его самых популярных «афганских» песен. Он быстро пришел к выводу, что «военно-патриотические, победные песни признанных советских композиторов, рекомендованные ГЛАВПУРОМ к обязательному исполнению, в воюющей 40-й не понимались и не принимались бойцами контингента, так как абсолютно не соответствовали ни духу, ни характеру Афганской войны. В ОКСВА уже потихоньку стали появляться первые признаки морального и духовного разложения». Он верил, что песни рассказывают о том, что терзает народ. Сначала Морозов играл солдатам песни Кирсанова, но вскоре стал сочинять и сам. Когда бушевали пыльные бури, боевые операции прекращались, и Морозов пользовался перерывом, чтобы записать новую музыку. Вскоре его песни тоже ходили по всей 40-й армии: «Возвращение», «Мы уходим», «Колонна на Файзабад», «Дождь», «Песня пули», «Автомат и гитара». Пел он и песни более старые, например, хит 30-х годов «Крутится, вертится шар голубой».
Морозов покинул Афганистан в 1989 году, перейдя Саланг вместе с десантниками Витебской дивизии. Говорили, что 345»и гвардейский отдельный парашютно-десантный полк Валерия Востротина, охранявший перевал, начинал каждое утро с горькой песни Морозова «Мы уходим». Морозов и его друзья, полковники в отставке, исполняли свои песни и через двадцать лет после того, как война закончилась{317}.
