Американцы и британцы обратились к более практичным мерам. 26 декабря, на следующий день после того, как советские солдаты пересекли границу, Збигнев Бжезинский, советник Картера по национальной безопасности, заявил, что русские вот-вот достигнут своей давней цели — получить доступ к Индийскому океану. Возможно, этот миф родился именно в тот момент. Бжезинский рассудил, что Афганистан вряд ли станет для Советского Союза тем, чем для Америки был Вьетнам, потому что афганские повстанцы, в отличие от вьетнамцев, были плохо организованы, не имели эффективного руководства, регулярной армии, центрального правительства и практически не пользовались внешней поддержкой. Но параллель с Вьетнамом побуждала американцев — как, впрочем, и русских — мыслить пристрастно. Нужно найти способ заставить СССР заплатить, говорил Бжезинский{153}.
Впрочем, нельзя сказать, что американцы сидели сложа руки. Еще до восстания в Герате в марте 1979 года, задолго до того, как встал вопрос о вводе советских войск в Афганистан, ЦРУ выдвинуло предложения о помощи разрастающемуся антикоммунистическому восстанию. В конце марта президент Картер решил, что советскому вмешательству в дела Афганистана следует дать отпор. Американским чиновникам уже виделся новый Вьетнам. Летом Картер разрешил ЦРУ потратить пятьсот тысяч долларов на помощь афганским мятежникам. Позднее Бжезинский утверждал, что ЦРУ не пыталось спровоцировать СССР на введение войск, однако «сознательно увеличивало шансы, что русские это сделают»{154}.
Саудовцы и китайцы вроде бы тоже были готовы помочь, но ключевую роль должен был сыграть Пакистан. Перед американцами возникла проблема. Они требовали, чтобы Пакистан свернул ядерную программу, но в таком случае им не стоило ждать сотрудничества в отношении Афганистана. Бжезинский убедил президента предоставить афганскому проекту приоритет, а нераспространение ядерного оружия отодвинуть на второй план. В считанные недели спецслужбы США организовали встречи со своими коллегами из Британии, Германии и Франции, чтобы обсудить практические способы поддержки моджахедов.
Сначала американская помощь моджахедам была довольно скромной. Рейган, пришедший на смену Картеру, назначил Уильяма Кейси директором ЦРУ. Кейси, человек религиозный, был уверен, что христиане и мусульмане могут объединиться против советских безбожников. Чарли Уилсон — конгрессмен, который выбивал деньги на помощь моджахедам, — говорил: «Во Вьетнаме погибли пятьдесят восемь тысяч, и мы кое-что задолжали русским»{155}. Кейси изменил задачу: нужно не пустить русским кровь, а выдавить их из Афганистана. Американская программа помощи быстро расширялась. С 1985 года поставки американского оружия в Афганистан выросли в десять раз. Пакистанцы направляли основную массу этих запасов более радикальным организациям. К моменту закрытия проекта в конце 1991 года американцы передали повстанцам помощь на сумму до девяти миллиардов долларов. Кроме того, очень крупные суммы вложили саудовцы{156}.
Тема моджахедов вышла за пределы исполнительной власти: у них появились покровители в Конгрессе, в обеих партиях, и их поддержка стала одним из важных вопросов внутренней политики США. Это помешало американскому правительству в свое время более гибко вести переговоры с СССР. Вследствие этого даже самые недостойные лидеры моджахедов превратились в героев. Ситуация ослепила американцев, помешала им понять природу тех сил, которые они выпустили на волю{157}.[28]
Советские власти, конечно, знали, что перемещения войск легко заметить благодаря спутникам-шпионам и другой разведтехнике. Впоследствии советские генералы спрашивали себя, почему американцы никак не прокомментировали это, не высказали протеста, не выступили с выразительными предупреждениями. Они решили, что американцы с самого начала планировали заманить СССР в эту трясину[29]. Но это неубедительное оправдание. Американцы неоднократно предупреждали русских: они не останутся равнодушными к тому, что СССР задумывает в Афганистане. И если американцы и поставили ловушку, то советским властям должно было хватить ума не попасться в нее.
Герои возвращаются домой
Для людей, захвативших Тадж-Бек, все это не имело особого значения. Они знали, что совершили удивительный подвиг. Но операция оказалась во многом неясной, и позднее многие из ее участников с трудом вспоминали, что именно произошло. «У меня многое стерлось из памяти, — отмечал Владимир Гришин из “мусульманского” батальона. — Когда сейчас ветераны Отечественной войны рассказывают, я удивляюсь их хорошей памяти. У меня выключены некоторые эпизоды. Что-то из ряда вон выходящее у меня осталось в памяти, например довольно долго — месяц или два — я ощущал запах паленого мяса и крови»{158}. Один из участников операции впоследствии вспоминал, что бой на лестнице казался чем-то вроде штурма Рейхстага. Другой, несколько лет спустя побывав в разрушенном дворце, изумился тому, насколько узкими были ступеньки: они запомнились ему столь же широкими, как одесская лестница из фильма «Броненосец “Потемкин”». Еще один задумывался, не расценят ли обман афганцев — вроде бы товарищей по оружию — как предательство. Он успокаивал себя мыслью, что у русских не оставалось выбора, они были обязаны победить, и победа могла быть достигнута только таким путем.
Спустя годы этих людей стали считать героями, перевернувшими славную страницу русской военной истории. Но почти десять лет Кремль стремился держать подробности штурма в секрете. Солдаты поклялись хранить молчание, их героизм отметили, но с минимумом церемоний, и дисциплина по отношению к ним не была смягчена. Лейтенанта Востротина и его 9-ю роту 345-го десантно-парашютного полка отправили к оставшимся солдатам полка в Баграме лишь после Нового года. Они не тратили времени зря и набрали во дворце всякой всячины: немецкие каски, которые носила гвардия Амина, телевизоры, большой магнитофон, пистолеты, ковры и швейную машинку. Уложив все это в грузовик, они отправили машину в Баграм, надеясь внести некоторое разнообразие в жизнь гарнизона. Увы, командир полка Николай Сердюков счел их действия мародерством. Трофеи у солдат отобрали, Востротину грозил трибунал. Его поступок стоил ему и медали, и повышения, на которое он так надеялся{159}.
Четвертого января бойцов «Грома» и «Зенита» посадили в медленный винтовой самолет, и они полетели в Душанбе, столицу Таджикистана. Полет показался им бесконечным. У них не было ни документов, ни копейки денег. В аэропорту их встретил полковник пограничной службы, которого об их прибытии никто не предупредил. Момент был неприятным, хотя в конце концов солдатам удалось объяснить, кто они такие. Затем раненых отправили в госпиталь в Ташкенте, остальные отправились в Москву. Там их встретили с почестями, но объяснили, что они ни при каких обстоятельствах не должны рассказывать о том, чем занимались, и заставили подписать обязательство о неразглашении. Все происходило в условиях такой секретности, что даже медали — их было меньше, чем бойцы надеялись, — вручали тайком и в суматохе. Полковника Бояринова, погибшего под советскими пулями, посмертно признали Героем Советского Союза. Крючков неофициально приехал в его московскую квартиру и лично вручил медаль его жене и сыну{160}.
После этого солдат отправили на две недели в санаторий и лечили от стресса. Некоторые сбрасывали напряжение традиционным способом: топили кошмары в водке. Леониду Гуменному было трудно вернуться к обычной жизни: «Меня мучила страшная бессонница. Спал не более двух часов. Мне снились цветные сны, а также долго во сне ощущал запах дерьма, порохового дыма и крови — запах смерти. Только спустя полгода, после лечения в сочинском санатории смог как-то восстановиться».
