Вот так они сидели каждую среду. Вернее, будут сидеть каждую среду. Или, лучше сказать, это вторая среда, когда они сидят и планируют, что именно так и поступят в будущем, по средам.

Может, у них это уже стало рутинной привычкой, она пока не поняла.

— Кейт, прошу меня простить, если я уже задавала вам этот вопрос, это, наверное, выглядит невежливо, но я не могу припомнить, спрашивала ли вас, сколько времени вы планируете прожить в Люксембурге?

Кейт посмотрела на свою индийскую собеседницу, потом на другую американку и на итальянку.

— Сколько времени? — Она и сама сотни раз задавала себе этот вопрос. — Понятия не имею.

— Сколько времени вы собираетесь прожить в Люксембурге? — спросил Адам.

Кейт смотрела на свое отражение в зеркале, занимавшем всю стену в комнате для допросов; окон здесь не было. Официально она именовалась конференц-залом, но все знали, что за помещение на самом деле располагается на шестом этаже. Она заправила за ухо выбившуюся прядь рыжих волос. Кейт всегда стриглась коротко из чисто практических соображений, в сущности, по необходимости, особенно в тот период, когда много разъезжала. Даже перестав выезжать за границу, она по-прежнему оставалась вечно куда-то спешащей работающей мамашей, так что имело прямой смысл стричься покороче. Но перед ней всегда стояла проблема, как получше спланировать время, чтобы вовремя назначить очередной поход в парикмахерскую, и потому волосы частенько оказывались слишком длинными, пряди выбивались и падали на лоб. Вот как сейчас.

Щеки выглядят дряблыми. Кейт была высокой и тоненькой — угловатой, как кто-то однажды ее обозвал, что, конечно, не слишком любезно, но, несомненно, точно. И она не принадлежала к безумным идиоткам, считающим себя толстыми или по крайней мере притворяющимся, будто так считают. Дряблость была заметна только на щеках — они немного обвисли, а значит, в последнее время она не слишком хорошо питается или недостаточно занимается физическими упражнениями, но скорее всего вовсе не свидетельствует, что она набрала больше одного лишнего фунта. Ну, может, двух.

Плюс, конечно, мешки под ее серо-зелеными глазами, сегодня особенно заметные в ярком свете флуоресцентных ламп. Она в последнее время плохо спала, даже ужасно, если честно, а нынешняя ночь выдалась особенно катастрофической. Поэтому и выглядела так дерьмово.

Она вздохнула.

— Я уже отвечала на этот вопрос. Два часа назад.

— Не мне, — сказал Адам. — Так что, пожалуйста, ответьте еще раз.

Кейт скрестила длинные ноги, ударившись щиколотками. Ноги были лучшим из ее физических достоинств. Она частенько жалела, что у нее не слишком полная грудь и не такая узкая талия, чтобы фигура напоминала песочные часы. Но в конечном итоге должна была признать: красивые стройные ноги — самый практичный выбор из всего безумного множества женских прелестей, которые мужчины находят привлекательными. Большие сиськи — это, несомненно, заноза в заднице, тогда как сама задница, если она велика, имеет тенденцию обвисать и превращаться в нечто совершенно ужасное для женщины ее возраста, которая крайне нерегулярно занимается физическими упражнениями и к тому же не отказывается от мороженого.

Кейт до сего момента не встречалась с этим типом, Адамом. Он походил на бывшего военного, этакого отставника. Впрочем, ничего удивительного. В ее конторе работали десятки тысяч людей, разбросанных по всему миру, тысячи из них в округе Колумбия, расфасованных по бог знает скольким зданиям. Так что тут немало людей, которых она никогда не встречала.

— Контракт моего мужа — на один год. Насколько я понимаю, это вполне обычная практика.

— И по истечении этого года?..

— Мы надеемся на продление. Это тоже обычная ситуация для экспатов.

— А если его контракт не будет продлен?

Она посмотрела поверх плеча Адама в это огромное зеркало Гизелла, прозрачное с той стороны, где, она прекрасно знала, сидит сейчас целая куча ее начальников, наблюдая за ней.

— Тогда не знаю.

— Мальчики!

— Но это все Джейк! Он…

— Мальчики!!

— Мамочка, Бен отнял у меня…

— Мальчики! Прекратите! Немедленно!

В машине воцарилось молчание и спокойствие утра после того, как по городу пронесся ураган, вывернув с корнем старые деревья, сломав ветки и сдув с крыш черепицу. Кейт глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться, расслабила руки, смертельной хваткой вцепившиеся в рулевое колесо. Она терпеть не могла подобных пререканий из-за всяких мелочей.

— Мамочка, а у меня теперь новый лучший друг, — сказал Бен как бы между прочим, ни с того ни с сего. Сообщил он об этом радостно и совершенно беззаботно. Он уже забыл, что на него только что накричали, всего пятнадцать секунд назад, и не дулся на мать.

— Отлично! И как его зовут?

— Я не знаю.

Ну конечно: маленьким детям совершенно не важно, кого как зовут.

«На площади с круговым движением сверните. Во второй проезд. И выезжайте. На шоссе». Голос джи-пи-эс-навигатора общался с Кейт на английском с великосветским произношением.

— Выезжайте. На шоссе, — передразнил Джейк с заднего сиденья. — Выезжайте. На шоссе, — повторил он с другим ударением. — Выезжайте. На шоссе. Мамочка, а что такое шоссе?

Бывали времена, когда Кейт приходилось внимательно изучать карты; ей даже это нравилось. Она могла отправиться куда угодно: ее внутренний компас никогда не подводил, память не забывала повороты, безукоризненно направляя ее куда надо. Но с этим джи-пи-эс с голосом Джулии Эндрюс, что вел ее за ручку через все ухабы, у нее отсутствовала необходимость пользоваться мозгами, прилагать собственные усилия. Это было нечто вроде работы с калькулятором: быстро и легко, но действует оглупляюще, превращает чуть ли не в дебила.

Кейт предложила обходиться без джи-пи-эс, но Декстер был непреклонен: он всегда скверно чувствовал город и направление.

— Шоссе — это хайвей, — сказала Кейт намеренно терпеливо, стараясь загладить свою вспышку. Эти маленькие мальчики наполняли радостью ее сердце, а оно — по сравнению с их детской прелестью — оставалось нечеловечески ледяным, хоть и таяло от умиления. Дети заставляли Кейт стыдиться самой себя.

Низко висящее солнце на секунду ослепило ее, когда она бросила взгляд на юго-запад, на двигающиеся с той стороны машины.

— Мамочка, это уже шоссе?

— Нет, милый. Мы еще на него не выехали, оно будет после площади с круговым движением.

— Ох! А что такое площадь с круговым движением?

— Это площадь, на которой транспорт должен ехать по кругу.

Она ненавидела такие площади — настоящее приглашение к боковым столкновениям. На них вечно царит полная анархия. К тому же ей всегда казалось, что она заставляет детей болтаться из стороны в сторону на их заднем сиденье, а также рассыпает содержимое сумок с продуктами в багажнике. Трах! — и овощи валятся во все стороны, помидоры-черри катятся куда попало, яблоки бьются и мнутся.

В Латинской Америке автомобильные дороги всегда были для нее сущим адом, а нравы тамошних водителей казались смертельно опасными. Но тогда у нее не было детей на заднем сиденье.

— Мамочка, а что такое круговое движение транспорта?

Оно теперь повсюду, это круговое движение, новая универсальная повседневность. Такая же, как ручки для опускания дверных стекол — одинаковые, куда бы она ни приехала. И кнопки для спускания воды в туалетах — всегда установленные в стене над унитазом. И большие выключатели, и перила из кованого железа, и до блеска отполированные керамические плитки пола… Все эти сходные детали и приспособления, эта стандартная отделка, казалось, силой навязаны строителям и вынужденно стали однообразными.

— Вот, сам смотри, — сказала она, стараясь не сорваться от этой мальчишеской настойчивости. — Вот она, площадь с круговым движением транспорта, милый. Так они здесь называются, в Люксембурге.

Ну и как ей теперь заниматься с собственными детьми? В Вашингтоне она возилась с ними по уик-эндам; основной груз ответственности за их повседневное существование лежал на детском садике и приходящей няньке. Ей тогда очень хотелось проводить с ними больше времени.