— Некоторые девушки были в париках, и в начале вечера они обменялись ими и платьями друг с другом, так что парни перестали понимать, кто есть кто. А потом вырубился свет, и поднялся визг — в темноте парни принялись целовать девчонок.
Джулия никогда еще не была на танцах.
— А ты кого-нибудь поцеловал? — поинтересовалась она, стыдясь.
— Уйму! — Он подмигнул. — Я носился по залу, стараясь перецеловать как можно больше девчонок. Правда было темно, и они не знали, что это я.
Трудно было понять, шутит он или говорит серьезно. Пол дружил с несколькими девушками, но настоящей подружки у него не было. Мама только рада была, что он не начинает бегать по свиданиям так рано, и считала, что это говорит о его благоразумии, но Джулия иногда с тревогой думала, что брат не может завести себе девушку из-за того, что он рыжий. Пол был высок, такого же роста, как отец — шесть футов три дюйма, и красив тоже в отца. У папы были голубые глаза, как и у нее с Полом, и мама всегда говорила, что девушки в банке находят его привлекательным. Его виски уже тронула седина, но он был строен и подтянут, благодаря тому что много работал в саду. Садоводство было маминым и папиным хобби, и их сад был одним из самых красивых во всем Брисбене. Отец хорошо разбирался в растениях — его дядя был ботаником, а мама хорошо рисовала и делала прелестные эскизы цветными карандашами. Они вдвоем сами спроектировали сад и работали в нем рано утром, до наступления жары.
Еще отец ходил плавать и поэтому выглядел моложе, чем многие из отцов ее подруг, но все равно Джулия не могла избавиться от мысли, что без рыжих волос он мог бы быть красивее.
Вскоре к Джулии и Полу на пирсе присоединились другие люди. В воде заплескались ребятишки, а их мамаши, прикрывая глаза от солнца, следили за ними с берега. Рыбалка не задалась, только у Пола клюнуло один раз, и через час он поднялся на ноги и направился к коттеджу, чтобы принести им попить чего-нибудь холодненького.
Он не возвращался очень долго, и у Джулии уже начали гореть плечи. В конце концов она смотала обе удочки и убрала их в корзину. Прикрывая глаза ладошкой, окинула взглядом косогор — Пола не было видно. Придется тащить все одной.
Рассерженная, Джулия устало поднялась в гору и услышала громкий голос отца, когда уже вошла в комнату. Она встала как вкопанная — сообрази она, что пришла в разгар ссоры, можно было бы переждать в тени на улице, но теперь уже слишком поздно. Джулия ненавидела эти ссоры. В том, что Пол просиживал дни напролет у себя, был и свой плюс: так они с отцом редко виделись, то есть меньше было ругани.
На этот раз они повздорили по-крупному: мама, которая во время ссор обычно занималась своими делами, как будто ничего не замечая, сегодня сидела на конце стола и плакала. Отец стоял, прислонившись к спинке стула, спиной к Джулии, а Пол — напротив него, с другой стороны стола. Лицо у Пола было серое, и Джулия заметила, что он весь дрожит.
— Я стремился выполнить свой долг, и мой отец тоже! — Голос отца почти срывался на крик. — А как же твоя мать и твоя сестра? О них ты подумал?
— Все это дерьмо собачье. — Голос у Пола дрожал.
У Джулии подкосились ноги. В зеркале на дальней стене ей было видно лицо отца — на его скулах заходили желваки. Джулия мысленно умоляла брата: пожалуйста, перестань, ради бога, прекрати! Она пыталась сказать это ему глазами, но Пол не смотрел на нее — он не спускал глаз с отца. Она знала, что Пол и его друзья сквернословят между собой, но он никогда не позволял себе крепких выражений при родителях. Джулия быстро перевела взгляд на маму, но она как будто ничего не слышала. Джулия заметила, что мать не сводит глаз с какого-то предмета на столе — это была маленькая книжечка с темной обложкой. Из книжечки торчало несколько вырванных страниц; другие были разбросаны по столу. Кто изорвал книжку? Может быть, это сделал Пол, и поэтому папа так рассердился?
— Как у тебя язык повернулся сказать такое при своей матери?! Как ты мог даже помыслить об этом — удрать, когда столько достойных мужчин со всей Австралии уже выполняют свой долг! Как у тебя хватает совести смотреть своим друзьям в глаза? Уж я бы точно не мог признаться никому из своих коллег, что мой сын пытается увильнуть от призыва, в то время как их собственные сыновья сражаются за родину. Тебе все равно, что подумают люди?
Пол всхлипнул — казалось, он вот-вот разразится рыданиями, — снова поднял глаза на отца и очень спокойно произнес:
— Да пошел ты. Только что ты исковеркал мне жизнь.
Повисла тишина, никто не шелохнулся, а потом отец взорвался.
— Убирайся! Давай, хочешь уехать — скатертью дорога! И не забудь прихватить вот это!
Он поднял со стола рваную книжечку и запустил ею в сына. Книжка угодила Полу в плечо. Он не стал поднимать ее, повернулся, вышел в застекленную террасу, где стояла его кровать, и закрыл за собой дверь.
— Ох, Кирилл!.. — испуганно простонала мама. — Может, не стоило? Что, если он…
Отец трахнул ладонью по столу так, что мама вздрогнула.
— Об этом решении он будет жалеть всю свою жизнь! Как он сможет уважать себя после этого? А если ты не можешь уважать себя…
В голосе отца послышался странный хрип, и его лицо в зеркале вдруг утратило всю свою красоту и в одночасье сделалось лицом настоящего старика. У Джулии сердце защемило от жалости, ей хотелось подбежать и обнять его. Он потер лицо ладонями, как обычно делал, когда приходил с работы усталый.
— Я просто не понимаю, Хейзел, я пытался, но, похоже, все без толку… — Тут он заметил Джулию и резко обернулся. — А ты что тут делаешь?
— Я попить пришла — совсем сжарилась на солнце…
— Сейчас не время, Джулия, могла бы попить из крана во дворе.
Джулия растерянно замерла, не зная, что ей делать — уйти или остаться.
— Тебе говорят, ступай на улицу!
Он шагнул вперед, его голубые глаза засверкали, и Джулия чуть не выронила корзину, с ужасом глядя, как все посыпалось из нее на пол — креветки, удочки, грузила и крючки.
— Видишь, что ты наделала!
Джулия, развернувшись, опрометью выскочила по ступенькам из дома и бросилась к закутку между красным жасмином и стеной. Забившись туда, съежившись на корточках посреди увядших цветов и раковин улиток, она обняла себя за колени и, раскачиваясь всем телом, горько заплакала.
Через час Пол ушел. Джулия видела, как он шел по лужайке к задней калитке. Чемодан у него в руке означал, что он возвращается в Брисбен. Она не побежала за ним — она осталась на месте, чувствуя, как кровь стучит в висках. Произошло что-то ужасное, но что именно — она не знала.
Прошло много времени, прежде чем Джулия выбралась из своего убежища. Папа заставил Пола уехать, накричал на нее и испортил все каникулы. Никогда она не простит ему этого.
Она зашла в дом с черного хода. Мама, с покрасневшим, опухшим лицом, была на кухне. Рыболовная корзина, снова собранная, стояла на столе, а рядом лежала несчастная порванная книжечка. Джулия прислушалась — отца, по-видимому, не было.
Мама смотрела в окно.
— Зачем Пол порвал эту книжку? — спросила Джулия.
— Что? — Мама обернулась. Ее голос был усталым и безжизненным. Она медленно развязала передник и сняла его через голову. — Это паспорт. Его порвал папа. Пол оформил себе британский паспорт. Он имеет на это право, так же как и ты, потому что папа родился в Англии. Я приготовлю нам чаю.
Джулия никогда не видела паспортов, но знала, что паспорт требуется, если едешь отдыхать в другую страну. Выходит, это и планировал Пол? Но тогда бы он обязательно рассказал об этом ей.
— Пол собирается куда-то уехать?
Мама взяла чайник.
— Не знаю, Джулия. Наверно, он собирался в Англию, но как он теперь поступит — я не знаю.
— Почему? — произнесла Джулия, свернув на подъездную аллею клиники. — Почему?
Она припарковалась в тени дерева, выключила двигатель и опустила голову на руль. Глупо снова возвращаться ко всему этому. Ведь больше двадцати лет прошло. Все это осталось в прошлом, вместе с Полом, мамой и папой. Пола не стало через два года после тех каникул, а мама с папой погибли пять лет назад — их сбила машина, когда они переходили дорогу по пути в магазинчик на углу. У них кончилось молоко, а водителя ослепило солнце, только и всего. Такова жизнь, и мечтать о том, чтобы прошлое изменилось, — пустая трата времени. У других людей в детстве тоже бывали трагедии, но они не терзают себя воспоминаниями двадцать лет. У них не подкатывает к горлу комок от такой мелочи, как обыкновенный паспорт.
