Она снова склонилась над письмом золовки. Она видела ее на фотографиях в альбоме, который показывал ей Ричард. Анна походила на брата, только у нее было более худое лицо и тонкие, поджатые губы. Она не была дурна собой, но до красоты брата ей было далеко, и, может быть, поэтому, думала Нина, у нее такое напряженное выражение лица.

Ричард снимал холостяцкую квартиру, которая была совершенно непригодна для супружеской пары, к тому же ее в данный момент занимал друг Ричарда Чарльз. Этот добродушный, румяный банковский служащий расцеловал Нину в щеки по французскому обычаю и вручил им роскошное серебряное блюдо — свадебный подарок. На следующей неделе Ричарда уже ждали на службе, поэтому они с Ниной энергично взялись за поиски дома внаем. Брайтонские дома отнюдь не поражали изяществом, к которому привыкла Нина; в английском стиле, они выглядели слишком скромно в сравнении с русскими особняками. Они осмотрели много домов, пока наконец им не попался дом на площади, с которой был виден Западный пирс. Пусть и не самый большой из тех, что они видели, — зато тут имелась просторная, в синих тонах гостиная на втором этаже, с изысканными лепными украшениями, камином белого мрамора и эркером, из которого открывался прекрасный вид на море.

— Мне нравится, — сказала Нина, когда в комнату вошел Ричард. — Пока ты будешь на службе, я смогу сидеть тут и смотреть на пирс, на море.

Ричард сел рядом с ней в эркере, вертя в руках шляпу.

— Я осмотрел задний двор и убедился, что место довольно уединенное. Если верить хозяину, наши соседи — старики, живущие здесь уже долгие годы, они редко показываются из дому. И ты права насчет вида: я всегда считал, что досадно жить у моря и не иметь возможности полюбоваться им. Ну что, значит решено?

Разумеется, Нина не могла полюбить какую-нибудь комнату в своем новом доме так же, как мама когда-то влюбилась в малую столовую. И все же это гнездышко было не лишено очарования. Окно спальни выходило на маленький ухоженный садик с одним-единственным грушевым деревом, принадлежащий дому сзади.

— Когда ты поближе узнаешь Лондон, ты полюбишь его, — заверил Ричард. — Соглашусь, он не так прекрасен, как Париж или Петербург, но ни в одном другом городе я не ощущал такого биения жизни и такого размаха.

Тем не менее Лондон сильно разочаровал Нину. Действительно, многое в нем поражало воображение: эскалаторы, метрополитен, затейливо иллюминированные витрины универмагов, — так что в иные минуты ей казалось, будто она попала в город будущего. Но вместе с тем от улиц веяло темным средневековьем. Мостовые были грязны до отвращения, повсюду стоял адский шум, уличные торговцы старались перекричать грохот автомобилей, велосипедов, телег, омнибусов. Мисс Бренчли описывала Букингемский дворец и мост Тауэр, но она и не подумала упомянуть о грязных нищих, спящих под дверями, или о невыносимом, вездесущем зловонии от выхлопных газов и конского навоза. А туман!.. В иные дни он сгущался настолько, что другая сторона улицы совсем пропадала из виду.

Дом постепенно наполнялся песком и кисло-сладким запахом водорослей.

— Тебе действительно не одиноко? — спрашивал Ричард, уходя утром в контору, и когда она отвечала, что приглашена куда-нибудь на обед или на чай, он говорил: — Я не про это, ты же знаешь…

А про то, скучает ли она по России.

Она скучала по России безумно, беспрестанно, но это не значило, что она хочет вернуться туда. Правда была в том, что России, по которой она скучала, больше не существовало. Россия превратилась в воспоминание, в сон.

— Что мы можем сделать, чтобы Рождество больше походило на русское? — спросил Ричард незадолго до праздника.

— После маминой смерти Рождество в нашем доме умерло, — сказала Нина. — Да и все равно, — она похлопала его по рукаву, — в Англии слишком мало снега.

Нина довольствовалась тем, что украшала елку сверкающими стеклянными шарами и наполняла вазы апельсинами и сморщенными яблоками с бледной глянцевой кожицей.

Рождество они отметили в гостях у одного из сослуживцев Ричарда. Это Рождество не шло ни в какое сравнение с теми, что были у Нины в детстве, — настоящего веселья и ощущения праздника не было в помине.

Дома по вечерам Нина с Ричардом ужинали, потом курили турецкие сигареты, пахнущие лакрицей. Позже Ричард частенько уходил из дома, а Нина оставалась сидеть перед камином с книгой и пить крепкий, сладкий турецкий кофе или чай из серебряного самовара, который Чарльз откопал для нее в какой-то лавке древностей.

По утрам она обычно просыпалась намного раньше мужа и читала у окна, выходящего на пустой соседский сад. Сад содержался в чистоте и порядке, но Нина никогда никого там не видела — лишь однажды показался согбенный старичок и потыкал тростью землю вокруг грушевого дерева. Нина постучала в окно, но старик, видимо, не услышал.

— Ума не приложу, как тебе удается так мало спать, — зевал Ричард, выходя из гардеробной.

— Я никогда много не спала. Даже в детстве.

Конечно, это была сущая неправда. У них в семье даже шутили насчет того, что Нину не добудишься — Дарье приходилось обливать ее холодной водой. Но с тех пор как умерла мама, она и вправду спала очень плохо.

В оставленном отцу письме Нина говорила, что не может быть медсестрой, что она полюбила человека, благородного происхождения и во всех отношениях достойного, и что они собираются обвенчаться в Москве. Она выдумала Москву на тот случай, если отец вернется раньше времени и телеграфирует на границу, чтобы их задержали. Приехав в Брайтон, Нина написала снова, на сей раз правду. Ответа не было. Катя тоже написала отцу и также не получила ответа. Впрочем, вряд ли это ее расстроило — у нее, беременной в четвертый раз, были заботы поважнее. «Молю Бога, — писала она Нине, — чтобы ты не разделила мою долю. Я все время чувствую усталость, и акушерка говорит, что я изнурила себя, рожая одного ребенка за другим».

— Могла бы быть и поосторожней, — неожиданно нахмурился Ричард, когда Нина зачитала ему письмо за завтраком. — Пусть даже она и живет в католической стране. В наше время у большинства людей хватает благоразумия.

Нина удивлялась: при чем тут католическая вера? Ей вспомнилось, как кухарка говорила: «Католики и евреи — они хуже животных. Порядочной женщине надо держаться от них подальше».

Раз в месяц приходил кремовый пергаментный конверт от тети Лены. «Я слышала, — писала тетя своим круглым размашистым почерком, — что твой отец в добром здравии, а больница уже принимает пациентов, правда я уже никогда не увижу ее, потому что никогда больше не переступлю порог родного дома. Андрей винит меня в твоем побеге, а в своих собственных поступках не видит ничего дурного. Я с трепетом думаю о его будущем». Дарья покинула поместье в день возвращения отца. «Он сказал, что она должна была остановить тебя, и ударил ее по лицу так, что рассек ей губу и у нее стал шататься зуб. Когда Дарья приехала ко мне, я дала ей деньги и договорилась насчет места на подводе, чтобы она могла поехать к своему брату…»

Вскоре после Нового года Елена переслала Нине простенькое письмо, написанное со слов Дарьи ее племянником. Дарья сообщала, что прекрасно устроилась в доме брата и рада, что покинула имение Карсавиных. Она надеется, что Нина здорова. В конце письма Дарья поставила крест вместо подписи, и Нина провела по нему пальцами, кляня глупого племянника, не написавшего обратного адреса.

Нина отправила письмо мисс Бренчли в Персию, где та теперь служила, и гувернантка ответила, поздравляя ее с замужеством, которое, как она выразилась, было «необходимым шагом на пути к освобождению».

Иногда Нина подумывала о том, чтобы написать Лейле и, может быть, послать ей подарок. Но это было бы рискованно: у подруги могут возникнуть неприятности с отцом и госпожой Кульман. Поэтому Нина отказалась от своей затеи.

Главный офис фирмы, в которой служил Ричард, располагался в Брайтоне, но был и другой, поменьше — в Лондоне, рядом с доками, и Ричард два-три раза в неделю ездил в столицу. Иногда Нина встречала там его, и они вместе обедали или оставались в Лондоне на выходные, сняв номер в отеле, и ходили на новые спектакли. Нина любила выбираться в Лондон — они с Ричардом весело проводили время вдвоем. Они видели все последние пьесы, в том числе «Анну Каренину» с Лидией Яворска, но вскоре решили, что им более по душе всякие ревю вроде «Привет, танго!», которое они смотрели дважды в «Ипподроме».