— Алло! — сказал он и улыбнулся. — Можно к вам? Хозяин на месте? — И уже с другой интонацией: — Боже праведный, будто скорый поезд по тебе проехал, Веум!

В ответ я только посмотрел на него сквозь образовавшиеся отверстия в обволакивающем меня тумане.

— Должно быть, ты играл с огнем, Веум? — В его словах явно звучала угроза. Вот так и приоткрылась завеса. Я был не настолько невежествен, чтобы верить в случайности. Я сам видел силуэт за стеклянной дверью. В общем, сомнений у меня не было.

Он подошел поближе.

— Тебя кто‑нибудь обидел, Веум?

Теперь он стоял вплотную ко мне. Я увидел покрасневшие от загара нос и скулы. Тихим ленивым голосом, словно ему самому это было безразлично, он проговорил:

— Понимаешь, такие люди, как Хелле, очень влиятельны. Я не знаю, что здесь произошло, но тебе все же над этим стоит подумать…

«Все же…» — Я приготовился презрительно произнести эти слова, но из меня не вышло ни звука.

— С тобой могут и хуже обойтись. Если не будешь осторожнее.

И пауза, как в плохой постановке Чехова.

— Ты все понял? В следующий раз, Веум… не уверен, что ты вообще сможешь подняться.

Он резко отвернулся, как будто его тошнило от одного моего вида. И пошел к выходу. В дверях он еще раз оглянулся.

— Желаю скорейшего выздоровления, Веум. И помни мой совет. Ничто в этой жизни не случайно. — Короткий взгляд на часы, ироничный поклон мне, и нет его.

Дверь за ним закрылась. Я увидел дверь из рифленого стекла с моим именем — его зеркальное отражение. Я и сам чувствовал себя зеркальным отражением.

Тихо–тихо я заполз в кабинет. Дверь в приемную оставил слегка приоткрытой, чтобы сразу видеть всех своих посетителей. Раз уж я добрался до этого стола, теперь никакая сила меня отсюда не поднимет.

Я снова на привычном месте. Но вид за окном уже не тот. Что‑то случилось с пропорциями: дома на горе вдруг стали выше, чем на Брюггене, все предметы приобрели красноватый оттенок, как на закате или во время извержения вулкана. Внизу, на площади, машины харкали кровью.

Я долго сидел и смотрел в окно, пока дневной свет не набрал силы и не хлынул на меня потоком. Краснота исчезла, все побелело. Я положил голову на письменный стол и проснулся только от телефонного звонка.

Я сиял трубку и приложил ее к уху, не говоря ни слова. Слышалось отдаленное пощелкивание телефона–автомата.

Мы оба хранили молчание и на этом и на другом конце провода. И вдруг я услышал металлический голос — объявление через усилитель: «Рейс номер девяносто два…» Трубку тут же повесили.

Я все понял. Контрольный звонок Карстена Виига. Прибыв в аэропорт Флесланд, он проверял, не перегнули ли они палку. Еще один «несчастный случай» им был ни к чему.

Я понял, что мне хотели сказать. Если бы им была нужна моя жизнь, этого парня в вязаной шапочке прислали бы одного. Раньше мы с ним не встречались, но я мог бы поспорить, что этот паренек был делегирован сюда из столицы. Карстен Вииг осуществлял общее руководство. Теперь он звонит с аэродрома, чтобы со спокойной совестью доложить Хагбарту Хелле, что задание выполнено.

Но кое‑что мне все еще было не ясно. Что означало сегодняшнее происшествие? Почему они так тщательно охраняли события двадцативосьмилетней давности? Или охрана эта относилась к тому, что произошло на Скоттегатен месяц назад? Чем испугала их моя последняя находка?

Прошло уже несколько часов. Сон за письменным столом пошел мне на пользу. Все окружающие меня предметы приобрели привычные очертания. Я достаточно пришел в себя, чтобы наклониться, достать из нижнего ящика бутылку акевита и налить себе рюмку.

Осторожно пригубил. Тепло растекалось во мне, как масло по воде.

Затылок еще ныл, и затекло предплечье. Стучало в висках, а в животе еще чувствовалась тупая боль. Но впервые за несколько часов я ощущал себя вполне сносно. И вновь мог думать.

День поплелся дальше, нетвердо передвигаясь на шатких костылях. Так недолго и в кювете очутиться. Почаще бы встречаться мне с блондинками, пореже с блондинами. Хорошо бы открыть, скажем, кружевную мастерскую и навсегда покончить с частным сыском.

В половине четвертого дверь в мою приемную отворилась. Послышались легкие женские шаги.

Прошло несколько секунд, прежде чем я вспомнил, кто это. Я отодвинул от себя рюмку, как будто этот предмет никогда не имел ко мне никакого отношения. «Вот это сюрприз!» — воскликнул я, из последних сил поднимаясь ей навстречу.

Она работала ассистенткой у зубного врача, моего соседа по этажу. В бирюзовом пальто, порозовевшая, как солнышко на закате, она от смущения не знала, куда девать руки. Совсем молоденькая. Вместе с ней ко мне вошли вечер и солнечный свет.

Я поднялся из‑за стола, еще не очень твердо держась на ногах.

— Вы приглашали меня зайти, посмотреть вид из вашего окна, — говорила она, поглядывая на меня чуть искоса. Когда я оказался рядом, она отодвинулась и быстро подошла к окну. — А–а, — протянула она.

— Что означает «а–а»?

— Это означает, что вид точно такой, как у нас. — Она засмеялась.

— А ты ожидала чего‑то другого?

— Но ведь вы говорили… — Она замолчала, увидев мою рюмку. — Что это?

— Это похоже на воду. — Я попытался улыбнуться.

Она удивленно посмотрела на меня. В лучах заходящего солнца ее лицо казалось еще мягче, и я невольно вспомнил другую женщину, которая тоже когда‑то стояла у этого окна. С таким же несмываемым румянцем, темными глазами и черными бровями вразлет. Сколько ей было тогда — девятнадцать, может быть, двадцать?

Я приблизился к ней. Какая‑то странная полуулыбка застыла на ее губах.

— Признайся: в тебя, наверное, все влюбляются. И все говорят тебе об этом, правда?

Она смотрела на меня огромными блестящими глазами.

— Вылитая Ингрид Бергман в «Касабланке», — продолжал я.

— Кто? — Она растерялась.

— Так, одна женщина, в нее тоже все…

— Ну, вот я и посмотрела, — перебила она меня, — вид из вашего окна, — и, ослепительно улыбнувшись, прошла мимо меня так близко, что я почувствовал запах ее сладковатых цветочных духов. — Спасибо.

У двери она задержалась и посмотрела на меня.

— Почему вы не зажигаете свет?

Но ответа не стала дожидаться. Дверь за ней захлопнулась, я услышал ее удаляющиеся шаги, затем они донеслись из коридора, хлопнула дверь лифта, и наступила тишина.

Из зеркала на меня поглядывало мое отражение. Я схватил рюмку и чокнулся со своим двойником. Осушив содержимое одним глотком, я включил свет.

В сентябре бывают дни золотистые, как мед. Эти дни начинаются с того, что за окном встает тяжелое солнце. Сентябрь похож на опытную любовницу, пышнотелую, словно вобравшую в себя весь жар лета. Солнце переливается всеми цветами, кроме холодных, их время придет только в октябре. В такие дни надо просыпаться медленно и никуда не спешить.

Свой скромный завтрак я вкушал у окна, помыть которое было просто необходимо — летние дожди оставили на стекле блеклые дорожки. За окном весело плескалось выстиранное белье. Из приемника доносилась легкая немецкая музыка. На крыше птахи держали совет: не настала ли пора отправиться к Средиземноморью или все же провести сентябрь в Норвегии? Как славно, когда есть возможность выбора и когда решение зависит от тебя самого.

Я вновь позвонил в контору Конрада Фанебюста. Да, господин Фанебюст вернулся. Нет, у него сейчас совещание. Она может записать мое имя, и, когда Фанебюст освободится, он позвонит мне.

В самых любезных выражениях, на которые я только был способен, я упросил ее передать ему незамедлительно несколько слов: «Привет от Веума», и сказать, что мне необходимо с ним переговорить. Это очень важно.

Через пару минут, слегка запыхавшись, она проговорила в трубку: «Если бы вы могли прийти к половине третьего, господин Фанебюст постарался бы выкроить для вас время».

— А вам не известны последние пророчества о приближении судного дня? — поинтересовался я. — Конец света может наступить раньше. Ведь нынешние выборы в Стортинг наверняка приблизят день страшного суда.