— Алло, я слушаю.

Я откашлялся и произнес:

— Добрый день, меня зовут Веум. Я звоню в связи с тем… Мой вопрос, возможно, прозвучит странно, но скажите, были ли вы замужем за человеком по имени Хольгер Карлсен? — Я четко произнес это имя, чтобы исключить возможность недоразумения.

Ответ последовал не сразу:

— Да–а. А в чем дело?

— Послушайте. Я звоню в связи, — прошло, правда, уже столько времени… в связи с пожаром на «Павлине», помните? Есть некоторые обстоятельства, о которых мне бы хотелось поговорить с вами.

Интонация была по–прежнему неуверенной.

— Я не совсем понимаю. Как, вы сказали, ваше имя?

— Веум. Я, так сказать, занимаюсь расследованием, и тут всплыли некоторые факты. Понимаю, что воспоминания об этих событиях причиняют вам боль, но мне кажется, что у нас в чем‑то общие интересы.

— Вы служите в полиции?

— Нет, у меня частная фирма. — Кажется, это прозвучало достаточно респектабельно. Я оглядел сконфуженно свою «частную фирму». Приглашать ее сюда на экскурсию я не собирался. — Скажите, пожалуйста, помните ли вы полицейского по фамилии Нюмарк?

— Помню.

— Он умер. И перед самой смертью он кое‑что рассказал мне.

В ее голосе появились металлические нотки.

— То, что было известно полиции все это время?

Я быстро проговорил:

— Нет, нет. Скорее он поделился своими предположениями, основанными на некоторых подозрениях.

— Но что вы имеете в виду под общими интересами?

— Я считаю, что, наконец, есть возможность восстановить доброе имя вашего мужа.

— Если вы рассчитываете заработать, Веум, то смею вас уверить, что…

— Вовсе нет, фру Карлсен. Смею вас уверить. Меня интересует ваша точка зрения на вещи. Ваши соображения в связи со всем произошедшим, все, что вы можете рассказать. Я хотел бы услышать ваши свидетельские показания, если так можно выразиться. Вот и все. Если для вас не будет тяжело ворошить прошлое.

— Поверьте, Веум, дело совсем не в этом. Это прошлое всегда со мной. Последние двадцать восемь лет я только и делаю, что ворошу его, так что…

— Мог бы я зайти к вам?

Небольшое замешательство.

— Сегодня мне не совсем удобно. Но не могли бы вы прийти завтра утром, пораньше?

— Что вы называете «пораньше»?

— В половине десятого. Выпьем вместе кофе.

— Прекрасно. Итак, договорились?

— Договорились.

Попрощавшись, я положил трубку. Потом сидел, привычно глядя в окно. Вечерело. Серая гладь залива Воген, горный склон, покрытый осенним ковром листьев. И надо всем этим небо: свинцовое и непроницаемое.

В этот день Ялмар Нюмарк обратился в пепел, а я сделал первый шаг в своем самостоятельном расследовании.

Я проснулся, меня ждал еще один серый день. Август летел над городом, как взъерошенная морская птица. Облака, как темные водоросли, нависли над островом Аск, воздух был насыщен дождем.

Сигрид Карлсен жила в неказистом трехэтажном домике с островерхой крышей. Когда‑то дом был выкрашен в белый цвет, но краска давно облупилась. Дверь на улицу была открыта. Темный коридор вел в квартиру на первом этаже, но на табличке была указана другая фамилия. На второй этаж вела лестница. Сигрид Карлсен жила здесь, за этой зеленой дверью, с узкими и длинными застекленными окошками. Я позвонил. В квартире раздались шаги, женщина небольшого роста открыла дверь, сдержанно улыбаясь.

— Вы к фру Карлсен? Веум? Заходите.

Мы оказались в маленькой обшарпанной прихожей, где смогли поместиться только комод и зеркало. На одном из углов комода была отчетливо видна царапина, а зеркало пересекала трещина.

Она протянула мне руку.

— Сигрид Карлсен.

— Варг Веум. Очень рад.

— Давайте я повешу ваше пальто.

— Спасибо.

— Пойдемте на кухню. Сюда.

Я покорно последовал за ней. Мы вошли в маленькую кухоньку с белыми стенами и синими клетчатыми занавесками на окнах, стол был покрыт светлой скатертью, с плиты доносился восхитительный запах кофе. У кухонных шкафчиков были белые дверцы, на стене, над холодильником, висел календарь с яркой картинкой, на которой я увидел мальчика и собаку, они радостно бежали по такой цветущей лужайке, какие существуют только в календарях. На кухонном столике стоял приемник, наполнявший комнату легкой, как воздушный пирог, музыкой, чередовавшейся с непринужденной болтовней о всякой всячине.

Окна кухни выходили на север, над крышами соседних домов возвышался шпиль Новой церкви. Сигрид Карлсен выдвинула табуретку, достала чашки с блюдцами и салфетки. На тарелочке лежало печенье, она спросила, не налить ли мне в кофе сливки. Я поблагодарил и отказался. Она разлила кофе по чашкам. Усаживаясь за стол напротив меня, произнесла:

— Я была несколько удивлена, когда вы мне позвонили.

— Я прекрасно это понимаю. Ведь столько времени прошло с тех пор.

— Да…

Она задумчиво смотрела в окно. Сквозь стекла больших, в металлической оправе очков были видны ее синие глаза, волосы у нее были светлые, с проседью. Черты лица правильные, какое‑то юное выражение лица, и только мелкие морщинки вокруг глаз и у губ выдавали ее возраст, который я определил где‑то между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Она была небольшого роста, ладная, в синем хлопчатобумажном платье и тонкой вязаной кофточке бежевого цвета, накинутой на плечи. Если она и пользовалась косметикой, то очень искусно.

Она отвела взгляд от окна и снова посмотрела на меня слегка смущенным взглядом.

— Я хорошо знаю этот район, — сказал я, — я вырос в Нурднесе сам, правда, немного подальше отсюда.

— Так ты здесь вырос? Будем разговаривать на «ты»? Я тоже давно живу здесь, мы поселились здесь сразу же после войны, когда Хольгеру предоставили здесь квартиру. Квартплата была не очень высокой. Он был на хорошей должности, мы даже кое‑что откладывали. Нам было хорошо здесь.

Я посмотрел в окно.

— И вы часто сидели здесь, на кухне, за этим столом и смотрели на эту улицу, а я был тогда еще мальчишкой бегал по ней. Меня сюда посылали за покупками. Здесь рядом был рыбный магазин, правда?

— Был.

Она слабо улыбнулась.

— Тогда здесь было несколько магазинов. Сейчас их почти не осталось.

— Да.

— Но ты хотел рассказать…

— Да. Но я думаю, лучше начать тебе, если ты не против.

— Хорошо. Что тебя интересует?

— Мне бы хотелось, чтобы ты рассказала подробно обо всем, что ты помнишь в связи с обстоятельствами до и после этого рокового пожара.

Она задумчиво кивнула головой.

— Я думаю, я…

Она встала и налила еще кофе, дотом произнесла;

— Сейчас я кое‑что принесу.

Она прошла в комнату. Дверь за ней оставалась приоткрытой, и я заглянул в полумрак и увидел узор из листьев на старомодных обоях, старую мебель и телевизор, который показался мне здесь инородным телом.

Она вернулась, держа в руках фотографию в рамке. Передала ее мне, и я долго разглядывал старый снимок.

— Это в день свадьбы. В 1947 году.

Это был парадный снимок. Молодые напряженно смотрели в объектив, улыбки неестественные, как будто отретушированные. Она не так уж изменилась, а ведь прошло больше тридцати лет. На фотографии она была совсем юной, похожей на девочку. Мужчина, стоящий рядом, был намного выше ее, темноволосый, лицо худое, выразительное, с массивным подбородком. Красивое лицо, но ему удивительно не шел черный костюм, а белая гвоздика в петлице казалась нелепой. Он бы смотрелся куда лучше в рабочем комбинезоне. Черные волосы были зачесаны назад и коротко подстрижены над ушами.

Она начала рассказывать:

— Ему было двадцать восемь лет, а я на семь лет моложе. Новую церковь еще не восстановили после войны, так что мы венчались в соборе св. Марка. А свадьба происходила в помещении кулинарной школы. Это было в ноябре, в погожий ясный день.

Я кивнул.

— Он был бригадиром на «Павлине»?

— Да, он как раз стал тогда бригадиром, ему прибавили жалованье, так что мы решили, что теперь у нас есть средства, чтобы пожениться. Мы познакомились в 1942 году, на пасху.