В последний раз, когда я увидел Уве Хаугланда, он напоминал Монтгомери Клифта[16] после автомобильной катастрофы. Он по–прежнему производил такое впечатление, только лицо стало еще более худым, появилась чуть заметная проседь в черных волосах.

Сидел он согнувшись, уставившись на последнюю напечатанную фразу и рассеянно листая какой‑то толстый каталог, похожий на налоговый справочник.

Я постучал по дверному косяку, хотя дверь была открыта, встретился с его взглядом сквозь стекла очков. Лицо его заросло черной щетиной, на нем были темные териленовые брюки и рубашка в серо–белую клетку с расстегнутым воротом. На вешалке, за его спиной, висело синее пальто. Окно закутка выходило на задний двор. В окне здания напротив стоял тучный мужчина. Он смотрел невидящим взглядом и говорил в диктофон. Казалось, что он разговаривал с нами по испорченному телефону.

Уве Хаугланд неуклюже поднялся и произнес:

— Привет.

Я вошел, и комната сразу же уменьшилась. Стул, на который я сел, был свободен, но рядом с ним лежала кипа старых газет, которую он, вероятно, убрал оттуда перед моим приходом. На маленьком столике в углу стояла пластмассовая коробка грязно–серого цвета, вероятно, его картотека. Я увидел красные и зеленые каталожные карточки с едва различимыми, стершимися названиями рубрик, старые газетные вырезки с неровными краями, компьютерные тексты, фотокопии и тому подобное.

На книжной полке в ряд стояли толстые книги, каталоги предприятий, реестры судов, налоговые справочники и прочее, все то, что может помочь в работе тому, кто в газете является главным специалистом по экономическим проблемам. Два года назад я предоставил ему сведения, которые могли бы стать для него ходом конем — они давали ему возможность разразиться сенсационным материалом, но главный редактор слишком долго раздумывал, печатать его или Нет, пока эти сведения не опубликовали две другие городские газеты и половина прессы Осло. Эта история научила его кое–чему. Наверное, из‑за этого у него появилась седина.

Его жену я тоже знаю. Видел ее как‑то в городе. У нее такие мечтательные фиалкового цвета глаза, в глубину которых невозможно проникнуть до конца, и я никогда не уверен, что она меня замечает, вероятно, просто пытается вспомнить, откуда ей знакомо мое лицо.

В лице самого Хаугланда сквозило какое‑то уныние или горечь. О жене, наверное, не стоит спрашивать. Лучше этой темы не касаться.

Я огляделся и сказал:

— У тебя здесь уютно. Еще бы пару квадратных метров, и я бы почувствовал себя здесь совсем как в своей конторе.

Он криво усмехнулся.

— У тебя есть вид из окна, Веум.

— Хм. Это единственное, что у меня есть.

Я выглянул из его окна. Человека с диктофоном уже не было.

— Что и говорить, вид из моего окна, пожалуй, больше развлекает.

Он, не глядя, кивнул головой.

— Да я уже давно и не смотрю в свое окно.

— Ну что ж, давай перейдем прямо к делу, — сказал я. — Оно, правда, относится ко времени, когда ты еще не работал здесь, но…

Он посмотрел на меня пытливо.

— Ну, так в чем же дело?

— Что ты знаешь о Хагбарте Хелле?

Он присвистнул.

— Хагбарт Хелле? Зачем он тебе? — он взглянул на часы.

— Я тебя задерживаю?

— Нет–нет. Я просто смотрю на число. Ты знаешь о 1 сентября?

— Знаю. Но не более того…

Он кивнул и посмотрел разочарованно.

— Значит, ты знаешь эту дату? Один раз в году он приезжает на родину отпраздновать день рождения своего брата, владельца трикотажной фабрики. В течение многих лет я пытался взять в этот день интервью у Хагбарта Хелле, но это невозможно. Он категорически отказывается и вообще пытается избежать какого бы то ни было общественного внимания. Например, тщательно избегает фоторепортеров.

Он повернулся на стуле и стал рыться в своей картотеке. Нашел сделанную, очевидно для газеты, фотографию и передал ее мне. Она была зернистая и расплывчатая, явно использовался длиннофокусный объектив. На заднем сиденье большого черного автомобиля сидел человек с худым лицом, крючковатым носом и белоснежными седыми волосами. Он сидел, слегка наклонившись вперед, то ли пытался разглядеть что‑то вдали, то ли обращался к шоферу. Я вопросительно взглянул на Хаугланда.

Он кивнул.

— Единственная фотография последнего времени, которая у меня есть.

Он передал мне другую фотографию. Серьезный темноволосый молодой человек напряженно смотрел в объектив; он был в пиджаке по моде тридцатых годов, выражение лица неприятное, слизняк какой‑то.

— Юношеский портрет.

Я переводил взгляд с одной фотографии на другую. Сходство было невелико, но ведь их отделяло почти полстолетия. Уве Хаугланд продолжал:

— Несколько лет назад я написал серию статей об этих наших зарубежных судовладельцах. Некоторые из них принадлежат к числу самых богатых людей в мире, правда, их благосостояние зависит от конъюнктуры и наличия военных конфликтов, но тем не менее Хагбарта Хелле тоже вполне можно отнести к их числу.

— Как оценивается его состояние?

Он развел руками.

— Как оценить стоимость Вселенной? Об этом, можно только гадать. Сотни миллионов, миллиард. Невозможно сказать. На составление описи его имущества с целью страхования ушло бы года два, не меньше. Надо было бы учесть количество принадлежащих ему акций во всевозможных компаниях, фирмах, кредитных обществах, верфях, разбросанных по всему миру, учесть всю его собственность во Многих странах. Думаю, что тебе даже не во всех из них довелось побывать.

— Да?

— Уверен.

— А я ведь был моряком.

— Уверен, что ты бывал не во всех морях, волны которых бороздят его суда.

— Неужели он такой могущественный человек?

— Если деньги означают могущество, тогда Хагбарт Хелле — могущественный человек, вот так, Веум.

— А деньги означают могущество. Как это ни печально. Он снова только развел руками.

— А каким образом он разбогател?

— Каким образом возникла Вселенная? Как…

— Вселенная меня не интересует. Меня интересует…

— Хагбарт Хелле.

— Именно.

— Но почему, Веум? — Он резко наклонился ко мне и посмотрел в лицо. — Почему ты интересуешься им?

Я отвел взгляд, посмотрел на улицу, на окна напротив. Прошла женщина, держа под мышкой папку с бумагами. Наверное, она отпечатала записанное на диктофон. Не хватало только подписи,

— У тебя, так сказать, свои интересы, у меня — свои. Первое сентября не за горами. Быть может, ты предоставишь возможность пышно отметить этот день?

Я кивнул:

— Всегда готов на сделку. Ты — мне, я — тебе.

— Скажи, Веум, почему ты интересуешься Хагбартом Хелле?

— У меня страсть к именам. Ты ведь знаешь, раньше его звали Хеллебюст.

Секунду или две он сидел в растерянности. Потом он вновь овладел собой.

— Расскажи мне, с чем это связано.

— Ну, это старая, запутанная история, о которой я узнал случайно. Речь идет о промышленном пожаре весной 1953 года на фабрике, которая называлась «Павлин», на Фьесангервеен. Погибло пятнадцать человек, а владелец получил солидную сумму по страховке. Оказалось, он выгодно поместил деньги…

— Я знаю эту историю. Я основательно изучил прошлое Хелле.

— Ну да, или Хеллебюста, как его тогда называли.

— И что же?

— Больше ничего. Один мой друг, полицейский…

— Интересные у тебя друзья.

— Пенсионер. Он занимался этим расследованием, впрочем, не он один — был там еще Конрад Фанебюст.

— Хеллебюст и Фанебюст. Теперь он, возможно, называет себя Конрад Фане, да?

— Нет. Только не говори мне, что ты не знаешь, кто такой Конрад Фанебюст. Мэр Бергена в…

Он протестующе поднял руку.

— Конрад Фанебюст — известный в Бергене общественный деятель и политик, предприниматель, мэр Бергена в 1955 — 1959 годах, возглавлял фирму «Фанебюст и Вигер», вместе с Вильгельмом Битером, который — обрати внимание — погиб во время пожара, случившегося в его доме; это произошло где‑то в 1972 — 1973 годах, и с тех пор Фанебюст единолично возглавляет фирму.