Больше сообщений милиции, касающихся нападения на Новогродской, в печати не появлялось. Воцарилось молчание — знак того, что следствие снова зашло в тупик.

Большое здание Главного управления милиции на Ксаверове постепенно пустело. В пятнадцать часов его покидали работники различных служб. Позднее, поодиночке или небольшими группами, из здания выходили сотрудники, которых задерживали дела или затянувшиеся совещания. Оставались только на вечерние или ночные дежурства немногочисленные работники специальных служб. Вот почему начиная с трех часов поочередно гасли огни не только в отдельных комнатах, но и на целых этажах.

В тот январский вечер 1972 года на пятом этаже со стороны маленькой улочки Ксаверов, от которой получило название все здание, свет горел только в окне кабинета подполковника милиции Станислава Маковского. Это означало, что он еще работает. Нераскрытое преступление не лучшим образом отразилось на карьере заслуженного, способного офицера: повышения по службе ему пришлось ждать на пять лет дольше, чем положено по выслуге лет.

Однако никто не мог обвинить майора, что он совершил хотя бы небольшую ошибку при расследовании дел о бандитских нападениях. Просто банда, которая похитила в общем свыше двух миллионов злотых и лишила жизни четырех человек, в том числе сержанта милиции, действовала так четко, что зацепиться было не за что.

Поимка преступников стала чуть ли не главной жизненной целью подполковника. Каждую свободную минуту он просматривал толстые папки с документами, хотя знал их почти наизусть. Выдвигал самые разные версии, строил новые и новые гипотезы. К сожалению, безрезультатно.

Вот и сейчас подполковник сидел за столом, погрузившись в изучение разложенных перед ним пухлых папок. От чтения протоколов, написанных от руки, часто неразборчивым почерком, у него уже болели глаза. Неизвестно, в который раз он просматривал документы. Его не оставляла надежда, что может быть… может быть, в океане слов найдется то единственное, которое послужит ключом к разгадке всего дела.

Масштабы следствия, в особенности по делу о последнем нападении на Новогродской, были поистине огромны. В частности, по всей Польше были проверены автомобили марки «варшава» зеленого цвета. Наверняка в их число попал и автомобиль преступника, только его не удалось опознать. Пользуясь случаем, работники милиции внимательно приглядывались к владельцам зеленых «варшав» и членам их семей: описание бандитов было достаточно точным. Почему же до сих пор не напали на их след?

А если бандиты пользовались взятыми взаймы или украденными автомобилями?

Проверили и такую возможность. Владельцев автомобилей дотошно расспрашивали, не одалживали ли они кому-нибудь своей машины двадцать второго ноября 1969 года? Следствие велось по горячим следам, спустя несколько дней после нападения, и можно было не сомневаться, что каждый, кроме, конечно, сообщников бандитов, скажет правду, хотя бы из страха перед ответственностью за укрывание опасных преступников.

Наконец Маковский сложил скоросшиватели. Машинальным движением крайне усталого человека провел рукой по лицу. Запер дела в сейф и собрался уходить. Но тут, видимо, ему в голову пришла какая-то мысль, поскольку он, уже в пальто, подошел к телефону и набрал номер.

— Можно попросить профессора Казимежа Живецкого? — спросил он. — Ох, извини, Казик, не узнал тебя по голосу. Простужен? Ничего странного в такую погоду… Я бы хотел с тобой встретиться, надо кое-что обсудить. Было бы интересно узнать твое мнение. Конечно, это все мои профессиональные заботы… Ну, спасибо. Еду прямо к тебе. Кофе напоишь? До встречи.

Подполковник запер кабинет, по широкой лестнице спустился вниз и вышел на улицу. Мимо проезжало такси, и Маковский попросил отвезти его на Хожую, к дому сотрудников Польской академии наук, где жил его друг Кажимеж Живецкий, профессор философии Варшавского университета.

Это была старая и несколько странная дружба. Кажется, Маковский и Живецкий различались решительно всем: взглядами, темпераментом, характером. И все-таки их связывала настоящая мужская дружба, такая, которая не нуждается в частых встречах и длится до конца жизни. Перед войной, когда Станислав Маковский учился во втором классе одной из варшавских гимназий, туда пришел новый ученик. У одноклассников и учителей симпатии он не вызывал: очень уж был неразговорчив да еще постоянно кривил губы в иронической улыбке, что приводило буквально в ярость одного из преподавателей — историка. Молодой человек был равнодушен к спорту, даже в волейбол не играл, на уроках гимнастики не мог перескочить через коня или пройти по бревну. Не играл в карты, не интересовался девушками из соседней женской гимназии. Вдобавок никогда никому не подсказывал и не давал списывать. Сплоченный и дружный класс имел достаточно оснований, чтобы относиться к нему неприязненно.

Но у нового ученика оказалась и куча достоинств: он великолепно умел слушать, отличался прекрасной памятью и способностью логически мыслить. При этом оценкам не придавал большого значения. По предметам, которые не любил или которые его не интересовали, учился далеко не блестяще — затрачивал минимум усилий, лишь бы не получать двоек.

Все это способствовало тому, что никто особо не стремился занять место на парте рядом с ним. Случайно с новичком сел Станислав Маковский. Поначалу отношения между ребятами складывались просто враждебно. Слабым место Маковского были математика и физика, а новый ученик все, даже самые трудные, задачи решал максимум за пятнадцать минут. Однако не могло быть и речи, чтобы он подсказал соседу или позволил у себя списать. Он был безжалостен. На этой почве между ребятами вскоре начались стычки. На обвинение в «нетоварищеском» отношении Живецкий абсолютно серьезно отвечал:

— Ты же учишься, чтобы знать. А тут никакое списывание не поможет. Если ты получишь двойку, возьмешься за работу и овладеешь предметом.

Такие рассуждения, конечно, не могли убедить Станислава. Ребята поссорились и перестали друг с другом разговаривать. Так продолжалось довольно долго. Но однажды, когда перед Маковским возникла реальная опасность остаться на второй год из-за неуспеваемости по математике и физике, Живецкий неожиданно пришел к нему домой. Без всяких предисловий он сказал:

— Если не исправишь тригонометрию и физику — останешься на второй год. Я пришел подтянуть тебя по этим предметам сам ты не справишься.

У этого шестнадцатилетнего парня был необыкновенный преподавательский талант. За час занятий с ним Маковский усвоил больше, чем за последнюю четверть. Двух недель оказалось достаточно, чтобы преподаватели увидели, как прежний двоечник начинает подтягиваться.

Хотя весь класс продолжал относиться к новичку по-прежнему враждебно или в лучшем случае равнодушно, между соседями по парте началось сближение, которое постепенно превратилось в дружбу. Дружба не ослабла и в университете, несмотря на то что Маковский поступил на юридический факультет, а Живецкий — на философский. Но в университете они проучились всего один год. Началась война…

Станислав Маковский быстро втянулся в конспиративную работу. Пытался привлечь к ней и своего друга. Но встретился с решительным отказом.

— Вся эта подпольная работа и проливаемая поляками кровь ни на день не приблизят конца войны, — твердил Живецкий. — Надо быть последним идиотом, чтобы подвергать себя опасности.

Только после войны Маковский узнал, что его друг укрывал несколько еврейских семей и помогал им материально, причем это были люди, с которыми он раньше даже не был знаком. И, что примечательно, никогда этим не хвастался.

Однажды Маковскому негде было переночевать — он тогда скрывался, а все явочные квартиры были провалены. За несколько минут до комендантского часа он решился позвонить в дверь к своему другу, с которым не виделся со времени памятного разговора, когда тот отверг его предложение. Казимеж открыл дверь и, увидев Маковского, не высказал ни малейшего удивления.