С утра в милицейском отделении началось необычайное движение. Сюда, под самыми различными предлогами, шли люди. И каждый, понизив голос до шепота, задавал милиционерам один и тот же вопрос:

— Правда, что дочку доктора Воркуцкого посадили? А за что?

Но милиция предпочитала не удовлетворять их любопытства.

Звонили и из лицея. Директриса просила освободить свою ученицу, а школа, мол, сама примет соответствующие меры. Майор вежливо, но решительно отказал, сухим тоном добавив, что речь идет не о нарушении школьной дисциплины и дело, в принципе, превосходит компетенцию руководства лицея.

В полдень в Подлешной появился известный варшавский адвокат Мечислав Рушиньский, старый приятель Воркуцкого.

— Я приехал в связи с делом девочки, — сказал Рушиньский коменданту, войдя в его кабинет. — Имею полномочия от ее отца. Не знаю, достаточно ли точно он рассказал мне обо всем. Что это за история? Могли бы вы точно изложить суть обвинения?

Майор рассказал адвокату о группе молодых наркоманов и о результатах обыска в доме врача. Показал протокол.

— Да тут целая аптека! — Адвокат схватился за голову. — Я давно знаю эту девочку, мне известно, что она со странностями. Единственная дочь, ей никогда и ничего не запрещали. Но я не думал, что дойдет до этого. Между нами говоря, даже хорошо, что Янка получила подобный урок. Официально же, как представитель интересов семьи задержанной, я прибыл, чтобы как-то повлиять на ход дела в интересах моей подзащитной. Прежде всего, я хочу поставить вопрос об изменении меры пресечения. У нее же экзамены на носу…

— Именно поэтому мы были вынуждены задержать Воркуцкую и пресечь распространение наркотиков.

— От имени семьи я заверяю вас, пан майор, что отныне Янка не переступит порог ни одной аптеки. Сразу же после освобождения ее осмотрит врач и, если понадобится, отправит ее на лечение…

— Пан адвокат, вы прекрасно знаете, что в этом деле не мое слово является решающим. Воркуцкая совершила два серьезных преступления: подделывала рецепты и распространяла наркотики.

— Не совсем согласен с вами. Это были не наркотики, а лекарства.

— Мне хорошо известны недостатки польского законодательства по части борьбы с наркотиками. Возможно, суд отклонит обвинение. Остается деяние, абсолютно подсудное: подделка рецептов. Кроме того, пан адвокат, ваше вмешательство преждевременно. Вчера девушка находилась в состоянии эйфории, вызванном наркотиками, и ее нельзя было допросить. Вы, очевидно, знаете, как она вела себя дома по отношению к представителям власти и собственному отцу. Сегодня я допрошу панну Воркуцкую и направлю по инстанции материалы дела. Там решат, как поступить с задержанной.

— Материалы вы отправите в уездную комендатуру в Рушкове?

— Нет. В связи с недавним убийством на территории Подлетной — вы наверняка об этом слыхали — я направлен сюда варшавским управлением милиции и подчиняюсь непосредственно ему. Туда и будут направлены материалы.

— Понимаю. Главное ваше задание — поимка убийц Квасковяка. Я как-то говорил об этом с Воркуцким. Мне кажется, следствие не может пока похвастаться крупными успехами.

— Зато попутно мы раскрыли другое дело.

— Я говорил об этом убийстве, — повторил адвокат, — с доктором Воркуцким. Этот человек прекрасно осведомлен обо всем, что происходит в Подлешной. По его мнению, преступников следует искать не среди воров и хулиганов, а скорее, среди людей состоятельных, пользующихся безупречной репутацией. Мой друг только в отношении собственной дочери так ослеплен, а в иных вопросах он мыслит трезво. К вам, пан майор, он относится с большим уважением. В разговоре со мной особо подчеркнул, что вы не составили протокола о сопротивлении его дочери властям. Это стало бы еще одним серьезным обвинением.

— Поведение своей дочери пан Воркуцкий наблюдал лишь дома, но не видел того, что она выделывала на улице. Последние двести метров сержант Михаляк буквально нес ее на руках, чтобы она не выцарапала милиционеру глаза. А как она при этом выражалась! Да любая старая пьянчуга позавидовала бы такому репертуару! Потом она пыталась выломать дверь в помещении для подследственных.

— А теперь?

— Эйфория прошла. Она ведет себя спокойно, но отказывается от еды. Впрочем, пусть поголодает, ей это пойдет на пользу.

— Я вижу, что дело серьезное и о немедленном ее освобождении не может быть и речи. Признаться, я ожидал этого и пришел к вам только по настоятельной просьбе старого приятеля.

— Ну а вы, будучи на моем месте и узнав обо всем этом, освободили бы девушку?

— Нет, — не колеблясь, ответил Рушиньский. — Ей следует преподать хороший урок. В противном случае представляете, что из нее вырастет?

— Я не считаю себя человеком слишком строгим или мстительным, но эта девица меня буквально допекла. Ясно одно: здесь она проведет и следующую ночь. А что делать дальше — подумаем. Я посоветуюсь с начальством. Думаю, что долго ее здесь держать не будем.

— Спасибо и за это. Надеюсь, вы ничего не имеет против, если я поговорю с прокурором, а возможно, и с вашим начальником в воеводском управлении. Я знаком с полковником уже много лет, очень уважаю его и ценю.

— Вы ведь защитник Янины Воркуцкой, это входит в ваши обязанности.

— Очень приятно было познакомиться с вами, — несмотря на провал своей миссии, адвокат любезно попрощался с Неваровным.

Совещание в воеводском управлении на этот раз было бурным. Капитан Левандовский и приглашенный на совещание подполковник из Главного управления милиции считали, что при такой очевидности состава преступления не может быть и речи об освобождении задержанной. Каждый из офицеров мотивировал это по-своему. Подполковник утверждал, что подделка рецептов становится эпидемией и следует принимать самые решительные меры. Левандовский же считал, что освобождение дочери Воркуцкого, дочери человека известного и со связями, может произвести плохое впечатление как в Подлешной, так и в некоторых кругах Варшавы. Снова начнутся разговоры о двух видах справедливости: для слабых и для сильных.

В этих аргументах было, несомненно, немало резонного. Однако майор Неваровный считал: мягкостью и уговорами можно порой достичь больших результатов, чем строгостью и непреклонностью.

— Мне вовсе не хочется, чтобы Янка Воркуцкая не сдала экзаменов. Хочется добраться до остальных «наркоманов», хоть немного добиться их доверия. Пусть они поймут: мы хотим им только добра. Продемонстрировав силу, надо проявить и доброту.

— Мы не можем замять дело, если совершено столь явное преступление.

— Я вовсе не хочу этого делать, — запротестовал Неваровный. — Просто буду вести следствие медленно. Установлю за освобожденной надзор. Могу добровольно согласиться на роль общественного опекуна. Если за этот срок девушка изменит образ жизни, сумеет избавиться от дурных привычек и сдаст экзамены, то, хотя она и предстанет перед судом, мы сами будем просить о смягчении наказания и об условном приговоре. Чем больше я узнаю этот поселок, в котором работаю, тем больше утверждаюсь в мысли, что старший сержант Квасковяк был мудрым человеком.

— Ну так что? — спросил «старик».

— Майор так горячо защищал эту девушку, что сумел убедить меня, — сказал подполковник. К его мнению присоединился Левандовский.

— Значит, даем Неваровному свободу действий, — решил шеф.

— Я рад, что ты «ожил», — сказал «старик», когда они с Неваровным остались одни. — Только бы это проклятое дело стронулось с места.

— Наверняка стронется. Идеальных преступлений не бывает.

— Напал на след?

— Небольшой. Начни я о нем рассказывать, ты опять станешь смеяться. Но чувствую, это верный путь.

— Догадываешься, кто убил Квасковяка?

— Оснований для подозрений у меня нет. Не знаю я и повода, хотя он был, и очень веский. Поиски займут немало времени. Но я уверен, что ищу там, где надо.

— Только помни, никакой бравады.