И вот я детально рассмотрел эту версию и размышляю над ней. Так ли было на самом деле? Не подтасовываю ли я факты? И прихожу к выводу, что реализация этого плана требовала бы огромной точности и совпадения слишком многих случайных обстоятельств. Но совершенно отвергать эту версию не стоит. Хотя… уж очень все это сложно. Уж очень тонко и хитро.

Контраргумент: у Иоланты не было никаких шансов публично обвинить Бодзячека в плагиате. Слишком многие, спасая честь польской литературы, приложили бы все силы, чтобы замять дело. Так говорит Барс и добавляет, что от него ожидала она помощи и поддержки в борьбе с Бодзячеком. На этом этапе Иоланта не была так уж страшна Бодзячеку, что надо было прямо-таки убить ее, чтобы заставить замолчать. Да и дело бы на этом не кончилось. Вдова Воймира уже все знает от Иоланты и, возможно, потребует расследования. Бодзячек мог бы заткнуть Иоланте рот и другим способом, не прибегая к яду. С ней и так уже никто не считался. Много ли было надо, чтобы совершенно уничтожить ее? Издательство не приняло бы ее книгу, ее статьи лежали бы в редакциях неделями, а потом возвращались сокращенными до неузнаваемости. Ее творчеством могли бы заняться пародисты и авторы язвительных рубрик типа „Нарочно не придумаешь“, которые выискивают и высмеивают всякие ошибки, нелепости и ляпсусы. Старые знакомые и коллеги стали бы избегать ее, и не нашлось бы никого, кто одолжил бы ей сто злотых в трудную минуту. Она задыхалась бы в атмосфере намеков, умолчаний, недоверия и безликой клеветы. Она умерла бы для своего круга. Не стало бы журналистки и писательницы Иоланты Кордес. Вот такое убийство — гораздо более в духе Бодзячека. Ведь, честно говоря, своему убитому на войне другу он устроил повторные похороны: ограбил его как писателя, украв посмертную славу и единственное произведение, а у его жены и ребенка — принадлежащие им деньги. Это он руководил бы из-за кулис интригой против Иоланты. В конце концов оказалось бы, что это Иоланта украла драгоценности, что ее обвиняют в плагиате — это была бы прекрасная эпитафия на ее могилу.

Я мог бы предъявить обвинение Бодзячеку. Это он убил Иоланту Кордес. Но — он не убивал ее с помощью яда на кошачьих когтях. А мое расследование касается, к сожалению, лишь таких конкретных фактов.

Я подвожу итоги всего, что до сих пор написал. Зачеркиваю числители, поставленные над чертой. Знаменатель, которому я придал значение „Иоланта — как цель“, остается одиноким, потому что над чертой — ноль. Я не вижу никого в этой компании, у кого были бы достаточно важные причины, чтобы убить Иоланту Кордес. Более или менее справедливый взрыв гнева Иоланты мог приоткрыть грязные тайны ее круга, но был слишком слаб, чтобы разрушить какую-либо из крепостей, в которых расположились представители этого мирка. Можно, пожалуй, сказать, что она чуть-чуть поцарапала одну из стен, которыми окружают себя те, которые считают, будто им все можно. Кирпичи в этих стенах — деньги, связи, слава, заслуженная или раздутая, круговая порука, о которой писал Павел Бодзячек в своем трактате. Теперь я понял это. Аморальность прячется в темных углах, не освещаемых нашим уголовным кодексом. Обвинительная речь Иоланты не могла сама собой превратиться в речь прокурора на суде. Каждый, кого обвинила Иоланта, вышел бы сухим из воды.

Я вычеркиваю знаменатель „Иоланта — как цель“. Никто из присутствовавших на приеме 5 сентября 1966 года в Джежмоли не собирался физически уничтожить Иоланту Кордес.

Рассмотрим другой вариант: кто-то хотел убить другого человека и по ошибке убил Иоланту. Вариант этот напоминает дерево с развесистыми переплетенными ветвями. Придется отказаться от математики. Мне пришлось бы решать уравнения бог знает какой степени.

Итак: Божена хочет избавиться от Барса, а Мариола хочет избавиться от Божены. Барс терпеть не может Прота, но еще больше ненавидит Бодзячека. Барса с удовольствием сжил бы со света Нечулло, который мечтает занять его место в объединении. Бодзячек делает все, чтобы уничтожить Барса, а поскольку это идет туго, мог бы прибегнуть и к более радикальному решению вопроса. Дудко ненавидит Тадеуша Фирко, а Фирко — Прота. Лилиана Рунич для Нечулло — опасный свидетель его манипуляций с драгоценностями Иоланты и становится опаснее с тех пор, как он узнал, что Лилиана намерена его бросить.

Даже у маленького Анджея Прота есть свои счеты в этом мирке. Пожалуй, он не раз думал: „Убил бы этого подонка Нечулло, раздавил бы, как клопа…“ Я, наверное, неисправимый романтик. Или идеалист. Мне хочется, необходимо верить во что-то. И вот я хочу — что бы там ни было — верить в юного Анджея Прота. А если так, я исключаю его из круга подозреваемых. И к нему я больше не вернусь, даю себе слово.

Зато я возвращаюсь к делам людей взрослых, и глазам моим предстает нечто вроде полонеза, в котором пары сходятся, расходятся и снова сходятся, причем в некоторых сложных фигурах партнеры меняются своими дамами.

А Михал Прот, добродушный, снисходительный Медвежонок — в самом ли деле он так спокойно смотрел на роман Мариолы с режиссером Трокевичем? Может быть, меня обманула его маска „любимца наших дам“? Ведь он актер, менять обличья — его профессия…

Полонез, полонез. Именно так. Я навязал себе этот образ и теперь он мучает меня, что-то напоминает, ассоциируется с чем-то, что снова уведет меня от желанной цели: закончить наконец это проклятое расследование. Число танцующих должно до конца оставаться неизменным, чтобы все шло, как полагается. Правда, можно убрать одну пару, или две, или больше. Но не одного танцора. Потому что тогда смешаются ряды. И танец придется прервать.

Так и из пирамиды Барсова королевства нельзя убрать ни одного кирпичика, чтобы не разрушить целое. Все эти люди необходимы для общего существования. Не только друг друга, но и враг врага. Вот, к примеру, Нечулло. Или Бодзячек. Они ненавидят Барса, из кожи вон лезут, чтобы уничтожить его, но именно эта деятельность является смыслом их существования, основой их положения, надеждой на продвижение вверх. Сам Нечулло — ничто. Но Нечулло, который победит Барса, станет чем-то. Барс необходим ему как воздух, потому что только в борьбе с ним он может выдвинуться в первые ряды. То же самое и с Бодзячеком. Кто из его коллег обратился бы к нему, просто Бодзячеку, второсортному литератору? Но через него можно выйти на Барса. На самого Барса. Великого — пока еще — Барса. Фирко и Барсу нужен Михал Прот, потому что ему к лицу и любовь, и меланхолия, и шлем с забралом, и цилиндр — а им нет, и что поделаешь, они главной роли 6 фильме не сыграют. Наверное, даже лошадь бы рассмеялась, если бы Барс попытался взобраться в седло, а Прот это делает с неподражаемой лихостью. Ромуальд Дудко нуждается в Тадеуше Фирко. А Фирко и всему „Вихрю“ необходим такой Дудко, который пишет как надо и где надо. Божене нужен „Вихрь“ и Барс, как трамплин, без которого она не прыгнет в бурные воды западного кино. Может, и есть тут какие-то исключения: не каждый каждому нужен для счастья и карьеры, но в конечном счете движутся они по нашему свету, по нашим дням, как танцоры в полонезе, тесно сплетя руки. Они будут капризничать в танце, как дети, будут наступать друг другу на ноги, но будут танцевать, пока музыка играет. „Я — среди своих“, — пишет в своем трактате Бодзячек. Их взаимные интересы, их корысть так сплетены, все они так зависят друг от друга, что…

…Что, ей-богу, не вижу никого, кто мог бы убить другого, не испортив этим своих дел.

Я вдруг вспомнил, откуда взялся этот образ полонеза. Ну, конечно же, из интервью, которое Дудко взял у Барса в Джежмоли, еще до приема, кончившегося так трагически. Тогда Барс рассказывал о своих намерениях экранизировать „Пана Тадеуша“. Фильм должен был кончаться полонезом. Полонезом в метели, рядом с кладбищем, на котором неизвестно кто похоронен…

Эк меня занесло! Прямо будто собираюсь писать сценарий для Барса и его „Вихря“. Нет, я просто хотел обосновать еще один вывод: второй знаменатель со значением: „Кто-то хотел убить другого человека, а по ошибке убил Иоланту“, — тоже остается голый, без числителя, с нулем над чертой. Значит, и его я должен зачеркнуть.