Наконец у мужчины вырвались слова:

— Я люблю тебя!

И потом уже более спокойно, даже чуть удивленно, и вкрадчиво-нежно он повторил:

— Люблю тебя.

И он почувствовал, что по ее лицу катятся слезы. Теперь он знал, что никогда не вернется к той, другой, что бы ни случилось.

Больше они уже не спали. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, ибо только так можно было уместиться на узенькой раскладушке. Но не испытывали неудобства оттого, что нельзя ни вытянуться, ни повернуться, напротив, им было это даже приятно.

— Повтори, — прошептала она.

— То же самое я говорил другим.

— Все равно.

— Ну, хорошо. Я люблю тебя.

Она счастливо вздохнула.

— И все? — спросил он.

— А что же еще? Я знаю, что именно это ты сейчас чувствуешь.

— И этого тебе достаточно?

— Более чем достаточно, милый. О такой близости, какая у нас с тобой, можно только мечтать. Наши сердца бьются в унисон, тела слились. Вот теперь я поняла, что такое любовь. Поняла, что значит быть не совсем одинокой. Я знаю тебя так, как никогда никого не знала. Чего же еще желать? Когда ты спрашиваешь, достаточно ли мне этого…

Он прикрыл ей рот ладонью, не дав договорить.

— Я люблю тебя. И хотя говорил эти слова другим, никогда не вкладывал в них того смысла, какой они приобрели для меня сейчас.

Она сняла его ладонь со своих губ.

— Еще раз повтори.

— Я люблю тебя.

— Еще!

— Что с тобой? Ты, кажется, теряешь рассудок?

— Я приказываю!

— Слушаюсь. Я люблю тебя.

И тогда он впервые за все это время услышал ее смех. Она смеялась весело и радостно. Он почувствовал, что она опьянена любовью.

— Я тебе нравлюсь как женщина?

— Очень, — сухо ответил он.

— Я сама себя не знала. Никогда не думала, чта я такая страстная. Знаю, что могу заставить тебя потерять голову в любую минуту, стоит мне только захотеть. Я как раз и собираюсь сделать это. Я хочу иметь от тебя по крайней мере шестерых детей.

— Уж не собираешься ли ты уподобить меня быку? — усмехнулся он.

— А что? Ты и есть мой бык!

Потом она стала серьезной.

— Ты правда хочешь от меня детей? А они не будут хромыми? Мне бы очень не хотелось этого.

— Нет, не будут, и я был бы счастлив иметь от тебя детей.

— А кем бы они считались — индийцами или африканцами?

— Не омрачай свои мечты, — нежно сказал он. — Давай помечтаем вместе, потому что мечта — духовная реальность жизни.

— Мечты и реальность где-то должны соединиться, — сказала она.

— Они соединятся в наших с тобой детях.

— Индийцах или африканцах? Обиженных на мать и стыдящихся ее или обиженных на отца и стыдящихся его? Отвергнутых его или ее родней? Либо и теми и другими?

Он положил ладонь ей на лоб.

— Куда же девалась твоя мудрость? Ведь только что ты говорила, что тебе достаточно того, что есть. Разве ребенок у тебя родится завтра? Или на следующей неделе? Или в будущем месяце? Ты уже знаешь, что у тебя будет ребенок?

— Я бы хотела от тебя ребенка, даже нескольких детей.

— И ты хочешь получить гарантию, что их примет общество, что они будут здоровые и счастливые, что им ничто не будет угрожать и не на что будет обижаться?

— Естественно.

— Естественно было бы только надеяться, но не требовать никаких гарантий. Гарантии, которые ты хотела бы получить для своих несуществующих детей, не обеспечены пока даже детям, у которых родители оба индийцы, или африканцы, или белые.

Ее настроение снова изменилось. Она водила рукой по его лицу и груди, ласкала, стараясь запомнить его тело.

— Ты в самом деле черный, а? В моем сознании это никак не укладывается.

— Потому что черный цвет внушает страх?

— Он таит в себе опасность и неизвестность. А тебя я знаю так близко!

— К тому же это еще и экзотично? — поддразнивал он ее.

— Нет, нет. Никакой экзотики. Ты слишком цивилизован, чтобы быть экзотичным, и чертовски образован… Боже, как хочется пить! А не пойти ли нам погулять, мой дорогой? Или тебе хочется спать?

— Давай-ка встанем, — сказал он.

Она приподнялась и пошарила на ночном столике, отыскивая спички. Потом зажгла лампу и отвернула фитиль. При свете лампы ее лицо показалось ему нежным, без тени суровости, как обычно. Резкие линии у губ разгладились. Круглые глаза казались необыкновенно большими, но прекраснее всего были волосы. Днем стянутые в пучок, сейчас они свободно падали двумя густыми прядями, достигая груди. Будь они на два дюйма длиннее, они бы полностью закрыли грудь.

Она засмущалась под его пристальным взглядом и, чтобы скрыть неловкость, наклонилась и поцеловала его. Потом быстро оделась и вышла из комнаты.

Он нашел ее — в кухне. Волосы уже были стянуты узлом на затылке. Он выдернул шпильки, она тряхнула головой несколько раз, и волосы снова рассыпались.

— Мне очень нравится так, — сказал он.

— Я приехала затем, чтобы показать тебе вот это. — Она кивнула на лежавшую на столе газету.

Его взор приковал заголовок, напечатанный крупными буквами через всю полосу:

Нкоси оторвался от газеты. Вода на примусе закипела. Ди заварила чай.

— Что это значит? — спросил он.

— Это скверно, но не в такой мере, как им кажется. Арестованные отнюдь не входили в состав Верховного командования подпольной организации, как они его именуют. Там действительно происходило заседание, но не Центрального Совета подпольной организации. Хотя по значению своему не менее, а может быть, и более важное. Арестованные африканцы — паши друзья из Центрального Совета, люди, которые хотят, чтобы борьба сохранила свой многонациональный характер. Это была встреча с представителями других групп, имевшая целью выработать линию поведения на очередном заседании Совета.

— Значит, эти аресты на руку противникам сотрудничества внутри подпольного Совета, на руку черным расистам.

— Видимо, так.

Она разлила чай и села напротив.

— И серьезный урон понесло подполье? Ваш друг, секретарь Совета, тоже арестован?

— В тот вечер, к счастью, он не мог присутствовать. — Вдруг по телу у нее пробежала дрожь. — Не будь Давуд занят твоими делами, он тоже оказался бы там. Дело в том, что теперь нарушилась связь. Мы не знаем, дошли ли по назначению инструкции, переданные из Дурбана, и пока не будет налажена связь через новых людей, мы ничего не можем предпринять. В этом отношении у пас очень строгий порядок.

— Что же теперь делать?

Она коснулась его руки.

— Завтра ночью я должна уехать. А тебе, мой дорогой, придется ждать, просто ждать. По пока у пас еще есть немного времени, чтобы помечтать и побыть вместе. Я постараюсь вернуться как можно быстрее. А сейчас давай поднимемся на гору и встретим там рассвет.

Они вернулись домой с восходом солнца. Он открыл ей свое подлинное имя и все о себе рассказал. Они постоянно ощущали присутствие Дики Наяккара, хотя поблизости его не было. Раз или два Нкоси умолкал на полуслове, протянутая к Ди рука повисала в воздухе, и он оглядывался, ожидая увидеть Дики. Во время завтрака Ди, казалось, совершенно не смущал Дики Наяккар и его незримое присутствие, и это слегка раздражало Нкоси.

Угадав его настроение, Ди протянула через стол руку.

— Пусть сам во всем разберется, так будет лучше для него.

— И все же… — Он не закончил свою мысль. — Он слишком молод, а молодежь легко ранима.

«Зато раны у них быстрее заживают», — добавила она про себя, но говорить этого не стала, потому что знала, видела по его лицу, что он все понимает.