— Захвати кое-что из вещей и жди меня в машине. Не перед самым домом, а за углом. Скажи Руфи, чтобы ехала с нами.

— О’кей.

— Буду примерно через пятнадцать минут.

— Хорошо.

Эндрю не мог не уловить тревогу в голосе Эйба. Должно быть, стряслось что-то серьезное. Захватить кое-что из вещей. Забавно, черт подери, просто уморительно! Где же взять одежду?! Какая дурацкая шутка! Разорванный пиджак и брюки в крови. Надо собраться с мыслями. Дело, кажется, серьезное.

— Руфь!

— Да, Энди?

— Что-то случилось. Кажется, что-то серьезное.

— Что именно?

— Не знаю. Эйб хочет, чтобы мы как можно быстрее уехали отсюда. Мы должны ждать его у дома за углом в твоей машине.

— Мы никуда не поедем, Энди. В таком состоянии ехать никуда нельзя.

— Делай, что я говорю. Одевайся.

— Я прошу тебя, Энди.

— Молчи и делай, что велю. — Никогда прежде он на нее не кричал, и она побледнела от удивления.

— Хорошо, Энди.

Через десять минут, закутавшись в халат Руфи, он сошел вниз. Она молча поддерживала его под руку.

— В Грасси-Парк я захвачу что-нибудь из одежды. Это по пути.

— Куда мы едем?

— Не твое дело!

— Хорошо.

Когда они подошли к машине, Руфь стала искать ключи.

— Поведу я, — сказала она.

Не говоря ни слова, он передал ей ключи и опустился на заднее сиденье.

После того как Эндрю и Эйб ушли, Браам и Джастин еще долго сидели, допивая второй галлон вина. Для Джастина реакция Эйба не была такой уж неожиданной. Подобные высказывания Эйба ему случалось слышать и раньше, и у него осталось какое-то двойственное чувство к старому школьному товарищу.

— Но несмотря на это, Браам, он мне чертовски дорог. Мы вместе учились в средней школе и после окончания встречались лишь время от времени. Он начинает меня раздражать, только когда становится излишне педантичен и упрям.

— Не выношу этих псевдоученых.

— А я не считаю его псевдоученым.

— Разве?

— Я думаю, что вот таким необычным способом он просто пытается познать себя.

— Тогда почему бы ему не помалкивать и не дать другим возможность заняться практическими делами?

— Вряд ли можно его винить. Я думаю, в любом случае важно, чтобы мы были достаточно уверены в себе и не боялись критики.

— Я могу принимать ее только со стороны тех, кто готов действовать. Вот Эндрю, кажется, совсем другой. Такой парень мне может понравиться.

— Но он все-таки не очень твердо обещал помочь. Не забыть бы позвонить ему. А как ты? Поедешь завтра в Лангу?

— Это немного рискованно. Разве у тебя нет там падежных людей?

— Есть, но за ними установлен тщательный надзор. Поэтому о том, чтобы использовать их, не может быть и речи.

— А как же пройти туда без пропуска?

— Там есть длинная неохраняемая изгородь вдоль Вэнгард-драйв. Поедешь с нами?

— Хорошо. Я закрою лавку. В последнее время дела идут неважно, так что она все равно чаще закрыта, чем открыта. Не знаю, правда, что скажет Мервин, когда вернется из тюрьмы.

— Тогда решено. Ты, я и Эндрю. Втроем. Кажется, у Эндрю есть автомобиль. Я позвоню также Эйбу, просто для того, чтобы показать, что ничего не произошло.

— Скажем ему, чтобы катился к черту.

— Будь добрей к нему.

— Махровый реакционер.

— Ну, мне пора. Увидимся завтра в полдень.

— Я буду дома весь день. Не думай, что я пойду в магазин. Ты какой дорогой идешь?

— Напротив Гарликс сяду на гановерский автобус.

— Я провожу тебя до остановки.

Браам принялся искать свою куртку и нашел ее наконец в кухне. Затем они спустились по лестнице. Дверь Браам оставил незапертой.

На Эддерли-стрит они расстались. Браам повернул назад, не зная, то ли ему пойти домой, то ли отправиться куда-нибудь еще. Уж очень не хотелось возвращаться на Бри-стрит. И сидеть одному в комнате над баром. Именно чувство одиночества гложет его душу. Ему нужно, чтобы вокруг были люди, много людей, чтобы велись шумные беседы. Но друзья приходят редко, только по особому приглашению. И всегда так. Он рос в районе Бетлехем в Свободном штате единственным ребенком в семье. В школе он держался особняком. В университете дружил только со своими политическими единомышленниками. Что-то в нем отпугивало женщин. Вначале их привлекала его необычайная напористость, но вскоре они бросали его. Он же прекрасно отдавал себе отчет в одном: люди находят странными его намеренно развязные манеры, а его непобедимая застенчивость воспринимается всеми как невоспитанность. Единомышленники считали его чрезмерно возбудимым и с насмешкой относились к его попыткам сблизиться с ними. Он вспомнил Руфь Тэлбот. После их первой встречи в университетской библиотеке Брааму показалось, что он разрешил наконец все свои проблемы. Они бывали вместе несколько раз, пока Руфи не надоела его напористость. Из его жизни она ушла в жизнь Эндрю. Нет, он не таит злобы против Эндрю. Ни черта подобного. Но почему другие женщины поступали с ним точно так же? Через неделю и даже после первого же вечера? Почему ни одна женщина не привязалась к нему надолго? В лучшем случае они сохраняли с ним чисто товарищеские отношения, и это заставляло его все чаще искать убежища в демонстративной наглости. И таким образом брать реванш.

В конце концов он все-таки решил не возвращаться домой и лениво побрел вдоль Док-роуд. Улица была почти пуста, темная, скучная и непривлекательная. Грязные, мрачные, зловещие переулки были усеяны пустыми консервными банками, обрывками старых газет и всяким мусором. Открыто было лишь одно заведение, принадлежавшее греку, — кафе, с тускло освещенными, засиженными мухами окнами. Когда Браам вошел, проигрыватель ревел что было мочи:

Он выбрал столик в сторонке, как можно дальше от проигрывателя, и угрюмо опустился на стул. Невыразимое одиночество тяготило душу. Ему вспомнились ночи, когда он бродил по улицам, бесцельно бродил по темным, полным соблазнов переулкам возле Сигнальной горы. Просто бродил и, быть может, разговаривал сам с собой. Вокруг не было ни души — только он и призрачная безотрадная ночь.

Вот он бредет по светлеющей Дарлинг-стрит, ожидая, когда над Клооф-Нек взойдет солнце. Бледные неоновые рекламы и неестественная тишина. Предрассветный ветерок гонит по улице клочья газет. Возвратившись в свою комнату, он в изнеможении валится на спальный мешок. Ночи без друзей и без женщин, угрюмые, враждебные ночи.

Хозяин-грек, сидевший за кассой и подсчитывавший выручку, прервал свое занятие и взглянул на Браама.

— Ну что? — устало осведомился он.

Браам ничего не ответил. В кафе были только он и три размалеванные цветные девицы. Они сидели возле проигрывателя. По всей вероятности, проститутки. Они не говорили между собой. Просто сидели за грязным столом, рассеянно слушая музыку.

— Вам что-нибудь подать? — поинтересовался хозяин.

Браам опять промолчал.

— Кофе? Пончики? Сигареты?

— Кофе, — сказал Браам, хотя на самом деле ему не хотелось кофе.

— Один кофе, — крикнул хозяин за перегородку.

Браама охватила дикая тоска, ему нужно было с кем-то поговорить, с кем угодно, хотя бы с цветными девицами.

Поцеловать обещаешь?

Что ж, губы свои готовь…

Две девицы поднялись и пошли танцевать.