— Да, если события рассматриваются в их взаимосвязи, как звенья одной и той же цепи.

— Ну знаешь ли, — вспылил Джастин, — я долго слушал таких интеллигентов, как ты, — если вас можно назвать интеллигентами. Вы только и умеете, что говорить, говорить и говорить! И никогда ничего не делаете. По всем вопросам вы занимаете негативную позицию. Возражаете против всего. А вам никогда не приходило в голову, что вы можете ошибаться?

— Прежде чем что-нибудь делать, мы должны ясно себе представить, что мы собираемся делать и каковы будут последствия. Тщательно выбрать моральное оружие и наметить плацдарм боевых операций.

— Где же это? — не унимался Браам. — В школе?

Эйб игнорировал его замечание.

— Если наша борьба носит принципиальный характер, мы не можем позволить себе отходить от принципов.

— Будь прокляты эти принципы! — сердито сказал Джастин. — Ты рассуждаешь о принципах, в то время как люди голодают, томятся в тюрьмах или в ссылке. Ты разглагольствуешь о гуманности в напыщенном академическом тоне, в то время как жертвы Шарпевиля взывают к мести. А разве наши противники пекутся о гуманности и принципах?

— Не впадай в истерику. Это неэстетично.

— У меня есть все основания впадать в истерику, и меня не волнует, эстетично это или неэстетично. Я продолжаю ратовать за объединенную забастовку всех небелых. Разве я не прав или беспринципен?

— Если ты ратуешь за объединенную забастовку всех неевропейцев, ты фактически признаешь расизм.

— Знаешь, ты просто махровый реакционер!

— Почему бы тебе еще не назвать меня шпиком?

— Ты всегда мыслил в этом плане?

— Ну, положим, не всегда, но ведь идеи развиваются.

— Твою квартиру обыскивали. Так? Ты под подозрением. Так? Если завтра тебя бросят в тюрьму, как ты будешь реагировать?

— Физически — не знаю. Что же касается моральной стороны вопроса, то я вполне сознаю, что являюсь жертвой общества, которое старается лишить меня многих прав, но вместе с тем никогда не лишит права размышлять и постигать его сущность.

— Разумеется, разумеется, разумеется. Давай-ка теперь, разнообразия ради, вернемся к действительности. Завтра, как обычно, я буду заниматься организацией забастовки. Я думал, что могу рассчитывать на вас двоих. Вы готовы мне помогать?

— Нет, на предложенных тобой условиях — нет.

— Ты испугался практических дел?

— Нисколько. Я готов организовывать забастовку рабочих вообще, а не цветных или африканских рабочих.

— Хорошо, рабочие вообще. Какая, черт возьми, тут разница! Ты готов агитировать рабочих?

— За что?

— Вот проклятье! Неужели начнем все сначала?

— Думаю, это необходимо.

— А ты, Эндрю, согласен помочь?

— Я готов агитировать рабочих.

— Завтра я буду распространять в Ланге листовки с призывом бастовать. Пойдешь со мной?

— Пойду.

У Эндрю было такое чувство, как будто он предал Эйба.

— Как связаться с тобой?

— Это может оказаться трудным. Скорее всего я буду на новой квартире. Но ты сможешь оставить записку у моей сестры или у Руфи.

— У Руфи Тэлбот?

— Да, — с усилием произнес Эндрю. — У Руфи Тэлбот. Позвони по телефону. Телефон сестры найдешь на фамилию Питерс. Кеннет Питерс.

— Благодарю. Я позвоню тебе.

Остальная часть вечера прошла в натянутой, враждебной обстановке. Эйб молча пил вино бокал за бокалом. Эндрю чувствовал себя виноватым перед ним. Джастин продолжал разъяснять положение и время от времени, ловко подстрекаемый Браамом, зло посмеивался над гнилой интеллигенцией и кабинетными политиками. Эндрю и Эйб ушли как раз в тот момент, когда Браам стал снова грозиться прочитать свою незаконченную поэму.

— Я завтра позвоню тебе, — сказал Джастин на прощанье Эндрю.

— Хорошо.

— Тогда пока.

— Пока.

С Эйбом они не попрощались, и он ушел, по-прежнему храня ледяное молчание.

Эйб не проронил ни слова, пока Эндрю вез его домой. Эндрю, в свою очередь, почел за лучшее не затевать никаких разговоров. Во всяком случае, пока Эйб в таком настроении. Он чувствовал, что поступил нелояльно по отношению к другу, согласившись помочь Джастину. Но ведь у него была потребность рано или поздно определить свою позицию. Практическую позицию. Теория — хорошая штука, но нельзя же все время теоретизировать! Эйб вел себя совершенно непонятно. Он отнюдь не напуган, как пытался представить дело Джастин. Осторожен, может быть, но не напуган. Он человек благоразумный. Склонный к полемике. Может быть, чуть-чуть излишне академичен. Вечный спорщик. В конце концов Эндрю решил все-таки начать разговор, чтобы преодолеть неловкость.

— Покойной ночи, — бросил Эйб, открывая калитку.

— Кстати, как насчет завтра? — спросил Эндрю, не выходя из машины. — Будем перебираться к Альтману?

— Наверно.

— Хорошо. Я за тобой заеду.

— Может быть, мне лучше воспользоваться собственной машиной?

— Обещаю, что не буду кусаться.

— Меня не это пугает. Очевидно, мне потребуется мой автомобиль. Встретимся у Альтмана.

— А ты знаешь, где он живет?

— Думаю, что найду.

— Хорошо. Увидимся завтра. Если понадоблюсь тебе раньше, то я буду либо у Мириам, либо у Руфи.

— Покойной ночи.

— Покойной ночи.

Черт побери, до чего странно он себя ведет. Словно ребенок, думал Эндрю, отъезжая. Как будто бы он виноват в том, что произошло сегодня вечером! Что за странный человек! Конечно, трудно сомневаться в его честности, но, право же, порой он ведет себя чудно. Не терпит никаких возражений. В любом споре последнее слово, видите ли, должно остаться за ним. Нет, пожалуй, это не совсем так… Ну, хватит об этом. Теперь к Мириам. Горячая ванна — и в постель. У него немного кружилась голова от вина и сигарет. Хоть бы Кеннета не было дома. Не хватало еще скандала после такого дня. Он медленно ехал вдоль Найл-стрит и очень обрадовался, когда увидел свет в гостиной. Наверно, Мириам ждет его. Он громко постучал в дверь и, ожидая, пока она откроет ему, закурил сигарету.

— Хелло! — Это был Кеннет. Эндрю на мгновение растерялся. Кеннет в упор смотрел на него слегка покрасневшими глазами.

— Добрый вечер, — запинаясь, проговорил Эндрю. — Мириам дома?

— Еще не вернулась, но предупредила, что ты придешь, и велела подождать. Входи.

Тон Кеннета был достаточно радушным, и это еще более смутило Эндрю. Он в нерешительности остановился на пороге.

— Когда она вернется?

— Теперь уже с минуты на минуту. Проходи и подожди ее.

— Хорошо, — сказал Эндрю после некоторого колебания.

Любезность зятя показалась ему подозрительной. Просто не похоже на Кеннета.

— Проходи к нам в гостиную, там и подождешь ее.

— К нам?

В гостиной Эндрю ждала еще одна неожиданность — он увидел за столом Джеймса. На подносе стояли две распечатанные бутылки бренди и бутылки джина.

— Садись.

Эндрю неловко сел, не зная, о чем говорить. Кеннет, очевидно, был в хорошем настроении.

— Джеймса ты, надеюсь, знаешь?

Эндрю чуть заметно улыбнулся.

— Мы с ним встречались, — холодно сказал Джеймс.

— Я хочу, чтобы ты чувствовал себя как дома. Что было, то было. Кто прошлое помянет, тому глаз вон.

— Хорошо.

— Я бы предпочел, чтобы мы забыли прошлое, — добавил Кеннет добродушно.

— Я тоже.

— Выпей, — предложил Джеймс.

— Благодарю. С вашего позволения, я откажусь.

— Ну, не упрямься. Ведь мы все приятели, — настаивал Кеннет.

— Я предпочел бы не пить.

— Ну, маленькую.

— Хорошо, я выпью маленькую.

— Подожди, я достану чистую рюмку.

Чуть покачиваясь, Кеннет пошел в кухню, а Джеймс, не глядя на Эндрю, поигрывал бокалом с бренди. Только бы пришла Мириам! У него не было никакого желания сидеть и пить с этими двумя, какими бы дружелюбными они ни казались. Появился Кеннет, на ходу вытирая бокал.

— Бренди или джин?

— Джин, пожалуйста.