— И ты никогда там не бывал?
— Нет.
— Ну и дает!
— У него времени нет, — великодушно объяснил Амааи. — Все читает свои толстенные книжки.
— Голова у него неплохо варит, — поддержал Джонга. — Ты в каком классе учишься?
— В выпускном.
— Что это значит?
— В десятом классе.
— Сила! Доктором будешь?
— Нет.
— Учителем?
— Нет.
— Адвокатом?
— Нет.
— Тогда кем же?
— Еще не знаю.
— А чему тебя учат в школе?
— Разным предметам.
— Ну например?
Эндрю нравилось, когда его так расспрашивали. Не часто доводится чувствовать свое превосходство.
— Зачем тебе эго?
— Скажи, — настаивал Джонга.
— Мы изучаем естественные науки, математику, латынь.
— И ты можешь говорить по-латыни?
— Нет.
— Тогда на кой хрен ты ее учишь?
— Мы переводим.
— Что это значит?
— Говорим или пишем то же самое по-английски.
— Скажи что-нибудь по-латыни.
— Отстань от него.
— Скажи.
— Брось, тебе говорят.
— Я хочу научиться французскому языку.
— А я хочу болтать по-американски, как Чарлз Старрет[21], — прогнусавил Джонга.
Прибежал Броертджи: в руках он держал промасленный сверток с рыбой и картошкой. Джонга развернул газету и сделал из нее два пакета. Львиную долю он забрал себе; остальное отпихнул прочь.
— Налетайте, шакалы.
Броертджи сунул руку в пакет. Амааи схватил его за ноги, и они вместе покатились по тротуару; из их сжатых кулаков сыпалась картошка и рыба. Эндрю смотрел на все это с отвращением; Джонга злобно пинал Броертджи в ребра.
— Вставайте, гады! Как вы себя ведете перед учеником десятого класса?
Эндрю глядел на эту сцену безучастно, лишь на губах его играла легкая, презрительная усмешка. Броертджи и Амааи, отдуваясь, поднялись на ноги и стали запихивать остатки рыбы и картошки к себе в рот, брызгая слюной и откашливаясь. Джонга предложил Эндрю часть своей порции.
— На, поешь рыбы… Вот гады!
— Нет, спасибо.
— Бери же.
— Нет.
— Это все из-за вас, черные свиньи, прилично вести себя не умеете, — обратился он к Амааи и Броертджи.
— Я не потому, — сказал Эндрю.
Броертджи облизывал масленую газету и вдруг с ужасом уставился на Амааи.
— Ах ты, мешок с дерьмом!
— Ты чего лаешься?
— Ах ты, паскуда!
— Ну чего привязался?
— Ты пустил газы!
— Врешь!
— Понюхайте, ребята!
— Врешь, подлец!
Броертджи швырнул газету с объедками прямо в лицо Амааи. Эндрю едва не стошнило от всего этого. Он вдруг вспомнил о матери. Интересно, вернулась она или нет? Расскажет ли она обо всем Джеймсу? Почему она так чудно себя вела? Попросила один раз и сразу же выскочила на улицу. Подожди она хоть немного, он бы, разумеется, сбегал к тете Элле.
— Пока, ребята.
— Ты куда?
— Домой.
— Почему так скоро?
— Надо.
— О’кей. Только не зубри латынь, а то мозги вывихнешь.
— Хорошо.
— Счастливо.
Он пошел по улице, по-прежнему борясь с ветром, и свернул к своему триста второму. На цементных ступеньках, распустив слюни, сидел какой-то пьянчуга, Эндрю вихрем взлетел по темной лестнице и как вкопанный остановился на верхней площадке. Дома творилось что-то неладное. Дверь столовой была широко распахнута. Очень, очень необычно. Изнутри доносились возбужденные голоса. Мать лежала неподвижно на постели, а над ней хлопотали миссис Хайдеманн, мать Джонги, и тетя Элла. Эндрю знал, что по какой-то непонятной причине тетя Элла его недолюбливает, и побоялся спросить у нее, в чем дело.
— Где тебя черти носят? — фыркнула она, обернувшись.
Его так возмутил ее тон, что он готов был послать ее куда-нибудь подальше.
— Где ты пропадал?
Он продолжал молчать, но на смуглом лице его выступил румянец.
— Почему ты позволил матери выйти в такую погоду?
На свои вопросы она не получила никакого ответа.
— Где Джеймс и Питер?
— Не знаю, — наконец заговорил он.
— Разыщи их. Да поторопись. У твоей матери удар.
Глава десятая
Закрывшись в своей комнате, Эндрю подошел к балконным дверям и стал смотреть сквозь разбитое стекло на улицу, ни на чем не задерживая взгляда. С моря набегал порывами холодный сырой ветер, пришедший на смену юго-восточному; над Клооф-Нек и Сигнальной горой реяли туманы. От Столовой бухты мчались зловещие тучи. Зажглись уличные фонари, тускло мерцая в ранних сумерках. Эндрю не мог даже вспомнить, сколько там простоял. Два часа. А может быть, три.
В просвете между тучами плыла тонкая корочка бледной луны. Эндрю хмуро смотрел на нее. Луна казалась холодной и равнодушной и не вызывала в нем никаких чувств или ощущений… Наверное, уже пришел доктор. И Джеймс и Питер. Возможно, там же и его сестры Мириам и Аннет со своими мужьями. Как это они решились покинуть свой комфортабельный Уолмер-Эстейт в такую погоду и явиться сюда, в эти трущобы? Он все время слышал чьи-то незнакомые шаги на лестнице и на площадке, а из столовой до него долетали заглушенные голоса. Не обвинят ли они его в несчастье? А сам он уверен в своей невиновности? Эндрю изнемогал от страха и тревоги. Он различал огни, мерцавшие на нижних склонах Львиной Головы, и темные очертания городской ратуши и Олд-Мьючуэла. Слышал, как бренчит жестянками ветер на Каледон-стрит и как он завывает на нижней площадке. На миг ему померещились рыдания. Он резко выпрямился, весь обратившись в слух. Только бы его оставили в покое, только бы никто не пришел сюда. Плач теперь уже слышался отчетливо, и Эндрю нервно ломал пальцы, продолжая напряженно прислушиваться. Что-то с ним сделает Джеймс, если тетя Элла ему все расскажет?
Кто-то возился с дверной ручкой.
— Эндрю? — послышался шепот сквозь замочную скважину. Он узнал голос миссис Хайдеманн. — Эндрю?
Он весь сжался в ожидании.
— Открой, Эндрю, — Она тихо постучала.
Поколебавшись какой-то миг, он повернул ключ и быстро возвратился на прежнее место. Какого дьявола ей от него надо?
— Эндрю?
Он чувствовал, что она стоит за его спиной.
— Эндрю, послушай меня.
— Ну?
— Твоя мать умирает.
— Ну?
Он ничего не сказал, только ощутил, как во рту сгустилась слюна.
— Твоя мать умирает, мой мальчик.
— Ну?
— Понимаешь, умирает?
— Уйдите!
Она подошла еще ближе и обвила руками его шею, прижавшись щекой к его щеке. Он не мог вынести ее смрадного дыхания, запаха пота.
— Эндрю, дорогой!
Он смотрел прямо перед собой, полный омерзения.
— Бедный мальчик!
— Идите к черту!
Она уронила руки, оскорбленная.
— Эндрю!
— Я сказал, убирайтесь ко всем чертям! — Не помня себя от злости, он сильно толкнул ее, и она, вскрикнув, упала на кровать. Даже не взглянув на нее, он сбежал вниз по лестнице и выскочил на улицу. В лицо ему больно ударяли крупные капли дождя. Он поднял воротник пальто и зашагал к Касл-Бридж.
Глава одиннадцатая
Эндрю шел мимо ярко освещенного, манящего теплотой и уютом магазина Лэнгмана. У прилавка стоял Амааи, о чем-то споря с молодым приказчиком-индусом, Эндрю ускорил шаг, надеясь остаться незамеченным.
— Эндрю, эй, Эндрю!
Он остановился.
— Ты куда идешь?
— Никуда.
— А все-таки?
Говорить у него не было никакого желания, и только хотелось как можно скорее отделаться от Амааи.
— Куда же ты все-таки?
— Куда-нибудь.
— В такую собачью погоду?
— Да, — Эндрю передернул плечами.
— Возьми меня с собой.
— Нет.
— Ну возьми.
— Нет.
— Броертджи пошел с Джонгой в «Стар».
— А ты почему не пошел?
— Денег нет.
Он почуял, что Амааи завел этот дружеский разговор неспроста.
— Говорят, твоя мать заболела?
— Да.
— Что с ней?
