Выйдя на улицу, Найду подождал, пока Наяккар щелкнет ключом и задвинет два засова, и тогда торопливо зашагал но опустевшим улицам индийского квартала, примыкавшего к районам, где жили белые. Он заставил себя не думать о Ди и черном человеке по имени Нкоси. И принялся размышлять о природе предрассудков и о том, как порой бывает трудно их преодолеть. Надрывный вой собаки на одном из перекрестков заставил его остановиться. Он постоял минуту, затем наклонил голову и двинулся дальше. От усталости он не мог больше ни о чем думать, только ни на минуту не забывал о полицейских патрулях.

Доктор Нанкху вернулся из Йоханнесбурга перед рассветом, в тот час, когда у экватора, даже на уровне моря, в воздухе ощущается прохлада. Он гнал машину всю ночь, и теперь только свежий ветерок да необходимость быть все время начеку не давали ему заснуть.

Подъезжая к районам, где живут белые, он сбавил скорость до установленного предела. Чистые, широкие, ярко освещенные улицы были пусты. Но Нанкху был внимателен и вел машину осторожно, будто ехал по сложному лабиринту улиц, забитых машинами. И только когда чистые просторные улицы с особняками в глубине огромных, хорошо ухоженных садов остались позади и он выехал на ничейную землю — убогую полоску земли, зажатую между двумя районами, которые официально именовались Европейским кварталом и Индийским кварталом, где обитала небольшая горстка цветных, он снова набрал скорость. Когда-то большая часть этой земли, включая многие районы города, принадлежала индийцам. Затем в результате законов, принятых центральным и провинциальными правительствами, а также местными властями, индийцы лишились этих земель. Его собственная семья потеряла около тысячи акров, частично в этом, но преимущественно в прибрежном районе, там, где сейчас устроили модный курорт.

— Но это не главное, что нас волнует, — пробормотал он вслух, как бы беседуя с ветром.

Однообразные окраины Индийского квартала выглядели невзрачно. Заасфальтирована была лишь главная улица; остальные в сухое время года превращались в пыльную пустыню, а во время дождей — в грязные болота. Такими же однообразными, невзрачными и запущенными были здесь дома. Даже у людей среднего достатка. Разумеется, только снаружи. Те, кто поумней, нарочно не ремонтировали фасады своих домов, чтобы на них не позарились белые. Ведь им ничего на стоило объявить этот район европейским, и тогда бы началось изгнание индийцев. Таким образом, фальшивый фасад был лишь частным проявлением изощренного обмана, царившего в доме кривых зеркал и постепенно становившегося основой всего общества. Человек перестал быть просто человеком; ветер считался благоприятным или неблагоприятным в зависимости от того, с какой стороны и на кого он дул. Чистота воды не определялась больше степенью ее фильтрации, река могла считаться грязной только потому, что из нее брали воду кафры либо кули, жившие пятью, а то и десятью милями выше по течению. По той же причине она считалась бы грязной, если бы даже ушла под землю и вышла оттуда очищенной. Вот и здесь тоже, чтобы пользоваться благами жизни, надо было прибегать к обману.

Подобные размышления неизменно приводили к тому, что доктор готов был оправдать существовавшую веками человеческую глупость, как нечто закономерное. Однако он вовремя спохватывался и прерывал ход собственных мыслей. Но когда-нибудь в момент слабости он доведет свои размышления до конца. И это грозит ему гибелью. В тот самый момент, когда начинаешь понимать, что в аналогичных условиях индийцы или черные вели бы себя точно так же, как белое меньшинство…

Он прогнал прочь всякие мысли и сразу же ощутил на лице свежее дуновение ветерка и увидел первые лучи зари, занимавшейся на востоке. Только сейчас он заметил, что машина мечется из стороны в сторону по узкой дороге. Он утратил координацию движений и самоконтроль, но заодно прошло и напряжение. Сейчас он дома, в полной безопасности — более безопасного места не сыщешь в этой стране.

Дики Наяккар и сторож открыли гараж, и единственно, на что доктора еще хватило, это аккуратно поставить машину, не задев автомобиля Ди. Она встретила его на лестнице, заспанная, теплая. Стиснув ее з объятиях, он невольно вспомнил другую женщину, единственную, которую так же обнимал, хотя и испытывал при этом совсем иные чувства. Жениться на ней ему помешали господствующий в этой стране расизм и то, что он считал своим долгом. Сейчас она замужем и живет в далекой Шотландии; за все эти годы ни одна женщина не заняла ее места в его сердце и мыслях.

— Как наш гость?

— Потрясен случившимся. Но ничего. Держится.

— А ты? — спросил он с еле скрываемой нежностью.

— А я в некотором смятении, — сказала она равнодушным тоном, заглядывая ему в глаза.

— Хочешь поговорить?

— Нет… Это касается его… Ложись, я принесу тебе чаю.

Он смотрел, как, припадая на больную ногу, она спускалась по лестнице. Потом направился к себе в спальню, стараясь заглушить чувство вины: как боль-по, что она калека. Мужчины обычно лучше переносят подобные несчастья.

Когда Ди Нанкху принесла чай, брат уже крепко спал. Она укутала его одеялом, задернула шторы и пошла к себе. В коридоре она увидела Нкоси, стоявшего в дверях своей спальни.

— Брат вернулся, — сказала она.

— Я слышал.

— Но он так устал, что даже не в состоянии был выпить чай.

— Я не предполагал увидеться с ним сейчас… Можно мне выпить его чай?

На ней был полупрозрачный ночной халат, и, стоя в нерешительности, она в то же время сердилась на себя за свое смущение перед этим мужчиной.

— Вам что-нибудь нужно? — Она почти физически ощутила боль, которую причинила ему своей резкостью, и тотчас же почувствовала, как он замкнулся.

— Не имеет значения, — сказал он тем сухим официальным тоном, каким обычно говорят африканцы, когда они хотят быть холодно вежливыми.

Она подумала: «Если мы не поймем друг друга сейчас, как вечером в саду, мы уже никогда не поймем друг друга. Что-то кончится, так и не начавшись».

Она молча наблюдала за ним, взволнованная его присутствием. Ее разум настойчиво искал определения ее чувствам. Зная все наперед, она ждала и страшилась. Наконец мысль выкристаллизовалась ясно и отчетливо и полностью завладела ее сознанием: «Боже, помоги мне, я не могу без этого мужчины, а он черный».

Она уверяла себя, что не допустит этого, что тут недостаточно просто сказать или подумать: я хочу этого мужчину или я хочу эту женщину. Однако эта мысль гвоздем засела в ее голове — недоступная логике, необъяснимая и в то же время ужасающе реальная, хотя она и не внушала ей ужаса. Желать человека, который отворачивается от нее, казалось сейчас Ди вполне нормальным и естественным.

И в тот момент, когда он собирался захлопнуть за собой дверь, она сказала:

— Нельзя же пить чай здесь. Пойдемте ко мне.

«Сэмми догадался о моем желании прежде, чем я сама», — подумала Ди и подивилась проницательности Найду.

Нкоси стоял в нерешительности, не зная, что делать, — то ли уйти, то ли остаться.

Она говорила себе, что он напуган и огорчен сообщением Сэмми Найду. Помни, именно сейчас он нуждается в утешении и участии. Помни, что ты ему не нужна. Его мог бы утешить кто угодно. И если ты желаешь его, не делай глупостей.

Нкоси взглянул на нее. Войдя к себе в комнату, она оставила дверь открытой и поспешила к туалетному столику, чтобы прихорошиться. Потом подошла к окну и взглянула на восток, где заря уже разлила по небу яркое многоцветное сияние. Скоро, примерно через час, лучи уверенно коснутся всей земли и возвестят восход самого солнца.

«Как бы я хотела быть здоровой, чистой и доброй — такой, как он! А откуда, собственно, ты знаешь, какой он? Что тебе о нем известно? — И она ответила себе вслух: — Все знаю».

Она почувствовала, как он вошел, хотя ступал он неслышно, словно кошка.

— Пожалуйста, закройте дверь, — попросила она.