— Индивидуально или организованно?

— Обоими способами.

— Но ты ведь не захотел присоединиться к какой-нибудь организации?

— Нет, потому что почти все они заражены расизмом. Пойми же, что я не черный и не цветной. Я — южноафриканец. К тому же одни организации не могут сплотить тысячи мужчин и женщин так крепко, чтобы они могли бросить вызов государству, охраняемому смертоносным оружием. Тут требуются более мощные движущие силы. Чтобы решить, правильна или неверна политика правительства, надо проанализировать принципы, лежащие в ее основе, и проверить результаты. Нельзя согласиться с узаконенным сепаратизмом, ибо он разрывает связи, существующие в нашем обществе, а это приводит, как мы видели, к шарпевилям и лангам. Агитаторы были бы бессильны, если бы имели дело с благоденствующим, процветающим народом.

Эйб поднялся и налил себе бокал. Эндрю смотрел на него насмешливо.

— Стало быть, ты предлагаешь метать в «сарацины» философские бомбы и пускать в ход против автоматов диалектические мортиры?

— Неужели сопротивление произволу аморально и не имеет оправдания?

— Почему-то вы всегда отрицаете сражение в сфере идей; но для всего, что мы делаем, должно быть моральное оправдание, или битва проиграна еще до ее начала.

— Это зависит от формы сопротивления. Не преуменьшайте могущество идей — вот к чему я призываю. В них заключается наше превосходство. Идею не запрятать в тюрьму. Не запретить на пять лет. Ее не подавить «-сарацинами» и тапками.

— Много ли угнетенных в Южной Африке в состоянии оценить твои аргументы? Неужели ты впрямь думаешь, будто они могли бы отправиться из локаций в Кейптаун, вдохновленные идеалами «отсутствия расовых предрассудков»?

— Да. Если они двинутся — в поход на Кейптаун как черные, чтобы противопоставить себя цветным, их постигнет неудача. Но если они выступят за освобождение всех южноафриканцев, их ожидает в конечном счете победа. Мы знаем, что белый расизм обречен, но и черный расизм обречен. Дискриминация в этой стране зиждется, как утверждают иные, не на отсталости, нецивилизованности или невежестве. Она зиждется на расовых предрассудках, и только на них! Поэтому мы должны бороться против расизма.

— Далеко же ты отошел от своих классовых идей!

— Да? Я по-прежнему считаю, что мы живем в классовом обществе, но положение осложняется искусственной кастовой структурой. Мы должны избавиться от узаконенных предрассудков, прежде чем ясно увидим последствия разделения на классы.

— Ты думаешь, что Джастин и Браам оба не искренни?

— Разумеется, искренни, но одной искренности мало. Расист, готовый ценой жизни защищать свои привилегии, вероятно, также искренен. Так что дело не только в искренности, но и в том, чтобы стоять за правое дело.

— И как же мы должны вести эту борьбу? Восседая в удобных креслах или надежно укрывшись в Басутоленде?

— Я ждал, когда ты заговоришь об этом. Взгляни на дело более трезво. Объявлено чрезвычайное положение, и нас разыскивает полиция. Чего мы добьемся, если останемся здесь? Ведь мы бессильны что-нибудь предпринять, а есть множество людей, которые могут оказать и оказывают активную помощь движению; у нас же нет другого выхода, кроме как бессмысленно убегать от полиции или отдать себя в ее руки и оказаться на неопределенное время в тюрьме. Я не политический мазохист. И не хочу гнить в тюрьме без особого смысла. Самое правильное — уехать в Басутоленд. Оттуда мы могли бы перекочевать в Европу и с большей пользой провести свое время, устроившись в аспирантуру какого-нибудь университета. Если хочешь, можешь назвать это бегством. Но мы абсолютно ничего не достигнем, оставшись здесь.

— Знаешь ли, Эйб, всю свою жизнь я спасался бегством. Я удрал из Шестого квартала. Удрал в ту ночь, когда умерла мать. Удрал из дома Мириам. И затем удирал от особого отделения. И вот я прячусь возле Лотосовой реки, как заурядный уголовник. Может быть, я убегал от самого себя. Но с этим покончено. Я твердо намерен остаться. И я не знаю, зачем ты читаешь мне проповедь об антирасизме. Я всегда соглашался почти со всем, что ты говорил. Но я все еще сохраняю за собой право не отказываться от борьбы с любым проявлением расизма, и поэтому я останусь здесь и не убегу в Басутоленд или Европу. Я буду бороться вместе с другими людьми всегда и повсюду, лишь бы наши взгляды совпадали. И если начнется новый поход на Кейптаун, я приму в нем участие. Я хочу жить по-своему. Во мне созрело твердое намерение отвергать любое законодательство, которое лишает меня права отправиться, куда я хочу, любить девушку, которую я люблю, и думать то, что я думаю.

— Ты не можешь игнорировать несправедливые законы, Эндрю. Ты должен признать их, а потом уже бороться против них.

— Надежно укрывшись в Басутоленде?

— Да, если здесь у нас связаны руки. Я отлично сознаю, что, оставшись здесь, я буду создавать лишь опасность для других.

— Ты сам не подозреваешь, как ты прав. Бесполезно продолжать этот опор, Эйб. Поезжай в свой Басутоленд, а я остаюсь. Если меня схватят, то только по случайности.

— Ты окончательно свихнулся, — еще раз повторил Эйб; черты его были искажены гневом.

— В самом деле? А тысячи людей, которые добровольно сели в тюрьму во время кампании протеста, они тоже свихнулись? Неужели свихнулись и тысячи людей, которых посадили за уничтожение своих пропусков? И Джастин, по-твоему, свихнулся? Стало быть, и я сумасшедший. Пусть меня забирают, если хотят.

Эйб вздрогнул. Эндрю встал и начал искать свой пиджак, который оказался на стуле.

— Что ты собираешься делать, черт возьми?

— Я-то? Поеду на квартиру Руфи слушать Рахманинова.

— Перестань ломать эту дешевую комедию!

— Но я люблю музыку.

Эйб угрюмо покосился на Эндрю, «о тот холодно встретил его взгляд.

— Поедешь со мной, Руфь?

Руфь жалобно поглядела на Эндрю, еще не зная, как ей поступить.

— Мне не терпится услышать третью часть.

Миссис Альтман внесла на подносе кофейник и остановилась в смущении.

— Спасибо, миссис Альтман, но я не хочу кофе, хотя с большим удовольствием выпил бы бренди.

Альтман отмерил ему еще порцию. Эндрю проглотил ее одним духом и облизнул губы.

— Ну что ж, сэр, разрешите поблагодарить вас и вашу жену за гостеприимство, но мне пора ехать. Руфь, ты со мной?

Она поднялась нерешительно и на миг задержала свой взгляд на Эйбе. Он упорно молчал.

— А может быть, останемся, Энди?

— Нам сейчас очень нужна музыка.

— А как с твоей машиной, Эйб?

— Я поеду вместе с вами и заберу ее. Мистер Альтман, я вернусь сегодня же вечером, после того «а «попрощаюсь с матерью. Я только возьму свои вещи.

— Вы будете желанными гостями, когда бы «и приехали, — сказал Альтман, с улыбкой поглядывая на Эйба и Эндрю.

— Тогда в путь, — заявил Эндрю решительным тоном.

— Разве они не остаются? — спросила миссис Альтман у мужа.

— Нет, — ответил ей Эндрю. — До свидания, и спасибо вам за все.

Он вышел неуклюжей походкой, и вслед за ним Руфь. Эйб закусил губу и сжал кулаки, так что ногти вонзились в ладони. Затем, не говоря ни слова, он вышел в дверь за Эндрю и Руфью.

Возвращались они на бешеной скорости. Руфь вела машину, стараясь сосредоточить все свое внимание на дороге. По щекам ее бежали слезы. Ни на один миг не сомневалась она в своей любви к Эндрю, но порой он представлялся ей странным и загадочным. От него можно было ждать любых выходок. Эйб сидел возле нее холодный и молчаливый и смотрел прямо перед собой. Один Эндрю, казалось, чувствовал себя совершенно спокойно, сидя позади. Несколько раз он пытался завязать разговор, но никто его не поддержал, и, замолчав, он откинулся на спинку. Они ехали по Оттери-роуд, чтобы миновать контрольный пост на Принц Джордж-драйв. После долгой и утомительной поездки Руфь остановилась наконец на Милнер-роуд.

— Ну, — сказал Эндрю с принужденной улыбкой. — Здесь мы должны расстаться. Когда ты уезжаешь, Эйб?