Яркое солнце вновь, как в роковой комнате, на мгновение ослепило ее. Она пришла в себя и изумленно оглянулась на замок и услышала собственный истерический хохот.

На месте замка стоял дом, в котором она жила. Рядом с родным подъездом стояли две знакомые соседки старушки и сочувственно качали головами.

Даша ошарашено огляделась вокруг и обомлела. Она увидела чуть впереди себя скорую помощь, двух рослых санитаров в белых халатах и Светку, которая ласково говорила:

– Ты просто переутомилась, тебе надо подлечить нервы…

А слева, припарковавшись прямо на ухоженном газоне, стоял ярко раскрашенный легковой автомобиль. Из него вылезли знакомый таксист, существо с мордой гиены и старец из опиума курильни. С той стороны послышалось слитное трио эха голосов:

– Хочешь жизни вечной, меняющейся, бесконечной? Иди к нам. Будь с нами, оставь эту плоскую, унылую ложную действительность и сомнительных друзей! Мир многогранен, интересен….

У Даши закружилась голова, тошнотворная тоска сжала сердце. И в эту минуту, взвизгнув тормозами, рядом остановился ее личный автомобиль. Открылась дверца со стороны переднего сидения пассажира, за рулем сидела Алиска:

– Слушай, Даша, оставь этот дурдом, поехали в Смоленскую область, в деревню к бабушке Нине, подальше от всех этих сумасшедших!

Даша, не раздумывая, плюхнулась на сидение рядом с Алиской.

Море бесилось. С пеной у рта грызло берег. Облачный горный великан с бесстыдством старого циника мочился на скулящее злобное море. Ветер истерично хохотал в чердачное ухо каменного дома. Лохматая природа с темпераментом голодного дикаря хлебала студень мглы.

Хозяин каменного дома был спокоен. Он сидел за столом красного дерева. Пил медный коньяк из диковинного сосуда. Компанию ему составил друг детства, живший километрах в трех отсюда. Он взглянул на часы и сказал:

– Георгий, уже два часа ночи. Мои домашние ждут меня.

Хозяин дома, Георгий Пума, помедлил с ответом, прислушался.

На чердаке обкуренный ветер пел сильным, но дурным и без слуха голосом молитву стихии.

– Слышишь? – заговорил Георгий Пума. – В такую погоду только дьявол с ведьмами потешается. Заночуешь у меня. Твои же знают, где ты. Они поймут твое решение остаться.

Гость подумал и согласился с разумными доводами:

– Хорошо, я останусь, но с одним условием.

– Каким? – прозвучал вопрос в штормовых, как стихия, глазах хозяина.

– Ты расскажешь мне о своем последнем путешествии в Африку.

Георгий Пума подлил коньяк себе и гостю. Сделал маленький глоток, задумался. Чуть прищурил глаза. Он смотрел куда-то в угол неярко мягко освещенной комнаты. Гость проследил за взглядом. Эффект увиденного заставил его вздрогнуть. Там на треугольной подставке, вделанной в угол, стояла черная голова. Это было жуткое, завораживающее произведение в силе создателя. Голова была вырезана из телесного черного дерева. Злобные морщины впалых щек, мешки под глазами, истошный изгиб бровей, впадины беззрачковых глаз – все это составляли пластины слоновой кости. Пластины заплыли деревом, что придавало голове зримое ощущение телесности. Более всего угнетал поразительно омерзительный рот. Вывернутые воронкой губы зависали над необычайно маленьким подбородком, почти скрывая его. Крылья губ опущены в гримасе злобы. Рот пугал бездонностью своего кратера.

– Что это? – спросил тихо гость.

– Это как раз напоминание об Африке. С этой головой связано страшное в своей загадочности предание. Мой друг и коллега по странствиям, Ганс Кальт на шестидесятом году жизни бросил бродяжничать и осел в Адене. Три года назад я гостил у него на вилле, стоящей на побережье Аденского залива. Я рассказал ему о своем желании побывать в Эфиопии. Он посоветовал мне ехать в город Асэб. Там живет проводник его молодости по побережью Красного моря, негр Джеймс Болдуин. Ганс Кальт горячо рекомендовал меня в своем письме к Болдуину.

В Эфиопии, в маленьком приморском городке Асэбе, я был радушно принят негром Джеймсом. Он являл собой черного идола с нимбом седых кудрей. Мы с ним быстро нашли ценность друг в друге. Он был ценным проводником, я платил хорошую цену. В табачном дыму, в потеках коктейлей столов бара за длинный вечер у стаканов с виски мы обсудили план нашей прогулки.

Третья неделя странствий застала нас в местах далеких от эха тени цивилизации. Пред нашими беспрестанно читающими природу глазами встал чудный, не тронутый цивильной рукой мир. Яркость деревьев, растений соперничала с лучшими образцами изумрудов. Древняя гряда скал алела, синела, желтела, звучала и пела всеми красками. Чистота озерных вод рябила палитрой цветов пролетавших птиц. Каждый куст укрывал невиданного зверя. В грядах скал скрывались нимфы, из глубин озер глядели глаза прекраснейших химер.

– Сказка! – восторженно прошептал я.

Джеймс понимающе улыбнулся и сказал:

– Это лишь ее начало. А вот и главные ее герои, – тут же продолжил он.

Я взглянул в сторону кивка его головы. На фоне парчовой зелени упруго чернели три человеческие фигуры. Глаза, блестя шлифовкой белков, любопытно прощупывали нас, набедренные повязки были сшиты из шкур трех цветов. Головы были окольцованы полоской пятнистой шкуры. На груди висели бусы из зубов хищников, фигуры людей казались вылитыми из гудрона, жили только лишь глаза.

Джеймс, знавший их язык, обратился к ним с приветствием.

– Люди издалека, приветствуют хозяев здешних мест. Мы пришли к вам с миром!

Один из троих выступил на шаг вперед. Гордо вскинул голову. На груди его, среди костяного ассортимента ожерелья блеснул молнии подобный радужный всплеск. Вероятно, алмаз. Его речь, переведенная Джеймсом, звучала примерно так:

– Я сын вождя племени «Уснувшего Народа», по закону его приветствую гостей, прибывших с миром. Не помышляющий зло и пришедший не за слезами Черного будет одним из нас. Любую ложь осудит смерть!

– Что он имеет в виду под слезами Черного? – спросил я Джеймса.

– Черный – это местное божество, слезы – алмазы. Говорят, никто не видел и не имеет возможности увидеть его.

Вот тут и начался у меня постанывающий зуд жажды приключений. Нас вывели из-под свода парящей зелени к открытому месту у гряды желто-красных скал.

Все племя, включая детей, насчитывало несколько десятков человек. Жилища их составляли удивительно прочные древесные навесы, лежащие на не менее прочных жердях. Боковые стороны жилища закрыты плотно прилегающими гибкими лозами. Невысокие лежанки устланы пушистым соцветием шкур. Нас подвели к хижине, которая выделялась своей экзотичностью: она была украшена шелком перьев птиц и более дорогим соцветием шкур. На лежанке грустно сидел сухой безмолвный идол. При нашем приближении его абсолютно лысая голова лишь едва заметно качнулась в нашу сторону. Наши провожатые остановили нас в нескольких метрах от старца. Его сын, сын вождя, представил нас. Старик лишь кивнул головой, обвел умным, всезнающим взглядом наши лица.

– Я вижу, – начал переводить Джеймс мне речь старика, – вы люди хорошие. Будьте нашими гостями.

Он повернулся к своему сыну и сказал:

– Дай им пищу, дай им хижину – пусть отдыхают.

Взгляд его сместился куда-то мимо нас. Наши отражения в этих глазах угасли. Их место заняла печаль и какая-то горькая дума.

Нас с любопытством, но без злобы и без улыбок разглядывало гостеприимное племя. Когда мы с Джеймсом поели принесенного нам мяса, сладковатого и нежного, напились холодного благоухающего сока, я через своего спутника обратился к сидящему с нами грустному сыну вождя.

– Отчего тоска во всех глазах? Почему печален вождь и его сын?

Сын вождя блеснул, как вздрогнул, белками глаз:

– Моя сестренка, красавица Эллана, умирает. Вот уже несколько дней лежит, почти не ест, не пьет и все молчит.

В своих скитаниях по миру я много раз встречал больных людей, с рождения не знавших услуг цивильной медицины. С тех пор у меня выработалась привычка таскать с собой некоторые лекарственные препараты. Своего рода походная аптечка. Так что я через Джеймса дал понять сыну вождя, что мог бы в меру сил и познания помочь их беде.