Утром Парзифаль переступил порог дома. И впервые за несколько последних месяцев почувствовал дискомфорт. Его не встречала Лизабет.

Он обратился к дворецкому:

– Где моя супруга?

– Час назад она отправилась на прогулку.

Парзифаль, подгоняемый тревогой, вышел в сад. Обошёл все возможные, доступные колясочнику места, но не обнаружил Лизабет.

Безумное предположение погнало его к обрыву.

– Чушь, – шептал он, – вглядываясь в бьющиеся о скалы волны, – этого не может быть!

Зашёл к охранникам и просмотрел видеозапись подходов к дому по внешнему периметру в надежде, что она выехала за пределы особняка.

Вскоре прибыл личный адвокат с двумя известными детективами.

Неделя безуспешных поисков и предположений загнали ситуацию в тупик.

Тщательное обследование сада определило место её последнего пребывания. Площадка над обрывом.

Водолазы ничего не обнаружили, опытные альпинисты по сантиметру изучили выступ скалы от площадки до поверхности моря, и не нашли следов оставленных коляской с телом женщины.

– Она что, вознеслась?! – кричал в нервном срыве Парзифаль, обращаясь к сыщикам.

Те пожимали угрюмо плечами.

– Простите, но мы бессильны вам помочь.

Исчезновение Лизабет сломало что-то в душе Парзифаля. Он больше не появлялся на публике. Велел дворецкому всем визитёрам отвечать, что хозяин отбыл в неизвестном направлении.

Эмма, искренне влюблённая в игрока, тяжело переживала внезапный разрыв.

И с радостью восприняла подтвердившуюся тестом догадку, что беременна от него.

Четверть века, пролетевшая со дня исчезновения Лизабет, превратили Парзифаля в угрюмого сухого статного старца.

Он раз в неделю, маскируясь капюшоном чёрного плаща, приходил на службу в церковь Святого Павла и, прячась за колонной, слушал проповеди молодого популярного священника, перемешивающего библейские предания с историческими фактами обыденной жизни.

Старец гордился своим сыном.

– Эмма дала ему моё имя. Хотя Парзифаль Парзифаль звучит несколько нелепо, – шептал, грустно улыбаясь, отец, дословно воспроизводя значение имени «долина, в которую проникают», – значит, проникают дважды, это уже про меня…

Молодой, обаятельный священник нестандартными проповедями собирал полный наос (центральная часть храма) верующих. Он с амвона северной стороны читал проповедь о неотвратимости наказания за богоотступничество:

– И кара может настичь невинных потомков, казалось бы, избежавших наказания предков. В 1638 году в Венеции в левом крыле церкви Сан-Моизе по приказу правительства был открыт игорный дом с целью контроля азартных игр. А спустя столетие, в XVIII веке, ужасная трагедия разыгралась в том же храме. Во время грозы молния ударила в крышу церкви и по металлическому тросу, державшему люстру над алтарём, электрическим разрядом убила священника и его помощника, которые в этот момент служили мессу.

Звук голоса священника, усиленный микрофоном, эхом уносился к своду.

Внезапно порывом чудовищного ветра распахнулись высокие двери храма. Изумленные прихожане увидели небо в проёме двери, ниспадающее к порогу церкви перистыми облаками, словно пандус.

– Святому отцу плохо, помогите, есть врачи?! – раздался крик от амвона.

Прихожане отвернулись от дверей и устремили свои взоры к упавшему. Врач из прихожан тревожно склонился над ним, щупая пульс.

Лишь человек в чёрном плаще с капюшоном, как зачарованный, устремил свой взор к небесному пандусу, по которому спускалась инвалидная коляска с красивой женщиной, глазами полными укора, грусти и любви смотрящей на Парзифаля.

Он сделал шаг вперед, пошел по облачной дороге в вечность, навстречу преданному ему и преданному им счастью.

Экскурсовод, Кармен из Зауралья, несла чушь и опрокидывала её на головы пассажиров, заставляя принимать бред за кошмарную истину.

– Антонио Гауди родился в каталонском городе Реус, в семье небогатого ремесленника. Он рос болезненным мальчиком, перенёс в детстве ревматизм и к старости не мог носить нормальную обувь. Ученики Гауди разбивали буквально камнями его обувь, чтобы расширить её и размягчить, и дать возможность деформированным костям пальцев ног втиснуться внутрь. К старости, вечно голодный из-за своего пренебрежительного отношения ко всему мирскому, поглощённый только работой по строительству собора Святого Семейства, он часто обессиленный лежал в своей коморке непосредственно на территории строящегося храма. Он медленно угасал, пока кто-нибудь из рабочих не вкладывал в его ладонь кусок хлеба, тогда буквально по крошке, словно птица, склёвывая хлеб, он поднимался и снова приступал к работе. Все, что он создавал, рождалось в его голове и воплощалось в жизнь со слов и рисунков Гауди, который сооружал визуальные конструкции из верёвочек с грузиками на конце, количество которых он просчитывал в уме и там же их сохранял.

Когда однажды рухнула часть строения, то оказалось, что виновницей была мышь, съевшая одну верёвочку, случайно смазанную салом.

Гауди не был примерным учеником и поэтому абсолютно не владел искусством черчения, но имел фантастическую способность видеть, как данное строение должно быть сложено. И поэтому когда ему вручали диплом архитектора, то председатель комиссии сказал:

– Мы делам исключение и вручаем этот Диплом то ли гению, то ли безумцу…

Кирилл, чтобы не сойти окончательно с ума, и не слышать голос гида, заткнул уши наушниками плеера, и включил музыку.

Реквием Моцарта оказался кстати. Кирилл точно знал, что Антонио Гауди был гениальным архитектором и искуснейшим чертежником.

Барселона со скошенными углами кварталов встречала экскурсионный автобус малоэтажными старинными домами.

Гирлянды розовых, алых, бардовых гераней, вплетённые в косы металлических решеток среди ажурных оборок испанского платья кованых балконов.

Очарованный автобус вдруг застыл, и изумленные туристы выпали наружу.

Гигантская базилика Святого Семейства, сотканная из звуков музыки Моцарта, стометровыми коралловыми башнями парила над Барселоной.

Величественный собор – пожизненное творение Антонио Гауди – весь окружающий мир делал ничтожно малым.

Через фасад Рождества Кирилл вошёл в центральный неф храма.

Моцарт в наушниках обнажил душу, расплавил тело и свободная душа, облетая каменный лес колонн, взмыла вверх к раскидистым ветвям, в мистический туман листвы солнечного света окон и бутонов ярких цветов витражей.

Подхваченный душой, Кирилл по винтовой лестнице поднялся в крытый клуатр – обходную галерею храма.

В портале Милосердия под Вифлеемской звездой он, стоя среди ангелов, возвещающих Рождество, волхвов и пастухов, поклонился Младенцу в руках Марии, стоящей рядом с Иосифом.

Через портал Надежды душа несла Кирилла в Египет, сострадала избиению младенцев, в портале Веры встречала Елизавету и Марию и видела внесение младенца Христа в храм, а затем стояла рядом с Христом в столярной мастерской…

Кирилл сделал шаг в сторону строящегося фасада Славы Господней и почувствовал неимоверную тяжесть в ногах.

Он сдернул наушники, божественные звуки растворились в небесном своде, душа вернулась в тело. Кирилл прислонился к стене и… растворился в ней.

Он перестал видеть собственное тело, но ясно видел окружающий мир. Странное ощущение невидимки, тревожное осознание чужой эпохи.

Он увидел денди – щёголя в чёрном. На голове – шёлковый цилиндр, чёрные колючие лукавые глаза, острая бородка и трость в объятьях лайковых перчаток. Рядом с ним – старика в потрёпанной одежде, обутого в необычные туфли из корней кабачков.

Гигантские башни в строительных лесах бросали осторожно тень, огибая щёголя, который внушал собеседнику: