— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь. Ты пропускаешь важные приглашения. Центурион Денс и достопочтенная Корнелия Прима просили тебя спеть на свадьбе их старшей дочери. Напоминаю, что они всегда были главными почитателями твоего таланта.

— Скажи им, что я не могу.

Домициан не любил делить меня с кем-то еще. В некотором роде это было даже приятно. Император заметил меня, выделил из ряда других артистов, так что теперь мне нет необходимости выступать перед первым, кто поманит меня пальцем. Теперь я могла петь лишь для него.

Мелодия, которую я пыталась сочинить, наконец оформилась у меня в голове и плавно перетекла на мое перо. По-моему очень даже красивая мелодия. На нее хорошо ляжет один греческий стих, который я знаю наизусть. Кто знает, вдруг император на этот раз расщедрится на похвалу.

— Не скажу, что я в восторге, однако неплохо.

— Тея! — ко мне в комнату вбежала Пенелопа и, увидев меня, сердито тряхнула седыми локонами. — Тея, твой несносный мальчишка снова подрался с сыном Хлои.

К тому моменту, когда я, в одной ночной сорочке, добежала до конца коридора, дом уже наполнился возмущенными криками Викса.

— Он назвал мою мать дешевой шлюхой!

Мой сын и сын Хлои кругами ходили по атрию, замахиваясь друг на друга.

— Неправда, никакая она не дешевая! Она очень даже дорогая! Ей цены нет! Это твоя мать готова на все задаром!

И они, сцепившись, рухнули вдвоем в бассейн в центре атрия. Впрочем, вскоре Викс вскочил на ноги — отплевываясь, что-то сердито бормоча и потрясая кулаками. Я схватила его за руку и, вытащив из бассейна, заставила извиниться за свои слова, после чего потащила вслед за собой по коридору.

— Смотрю, у тебя слишком часто чешутся кулаки. Что такого сказал тебе сын Хлои?

— Он сказал, что ты Домицианова шлюха!

— Так оно и есть, да, я Домицианова шлюха, Викс, — с этими словами я затащила его к себе в комнату.

— Но он еще сказал, что никакая ты не певица. Сказал, что ты за медную монету готова на что угодно. Сказал…

— Это не оправдание. А теперь нагнись-ка.

Я достала видавшую виды розгу, и Викс испустил леденящий душу вопль.

— Викс, успокойся. Я еще даже не прикоснулась к тебе.

— Тогда давай поскорее заканчивай с этим делом, — ухмыльнулся мой несносный сын.

Я всыпала ему около дюжины раз по его мокрому мягкому месту. Он орал так, будто его резали. Не скажу, чтобы он терпел настоящие мучения. Скорее, криком он показывал свое несогласие. Впрочем, я тоже устроила ему порку скорее для острастки, а не потому, что была на него сердита. Просто мне нужно было доказать самой себе, что я строгая, но справедливая мать.

— Даже если ты Домицианова шлюха, какая мне от этого польза? — спросил Викс, выпрямляясь и потирая зад. Я отложила розгу в сторону. — Он возьмет тебя вместе с собой на игры? Я бы не отказался посмотреть на гладиаторов! Представляешь, я бы сидел в императорской ложе рядом с самим…

— Ты не пойдешь ни на какие игры.

— Пойду, вот увидишь! Потому что, когда вырасту, я тоже стану гладиатором!

— Забудь об этом. Никаким гладиатором ты не станешь!

У моего народа есть поговорка, что грехи родителей ложатся на плечи детей. Раньше мне казалось, что это все ерунда. И вот теперь, ну кто бы мог подумать!

— Что ж, неплохая песня, — произнес император. — Не такая слащавая, как обычно.

— Я так и думала, что ты это скажешь, — ответила я, откладывая лиру.

— Тебе так важно мое мнение?

Было уже поздно. Факелы горели тусклым светом, и императорскую опочивальню наполнили тени. Это была очень простая опочивальня, я бы даже сказала, скромная, — воплощение непритязательных вкусов Домициана: никаких шелковых занавесей на стенах, никаких бархатных подушек на ложе, никаких драгоценных камней в глазах небольшой мраморной статуи Минервы в углу.

Я протянула руку за моей ночной сорочкой, натянула ее на себя через голову и, лишь облачившись в нее, сбросила с себя одеяло. Домициан не любил, чтобы я долго оставалась обнаженной, даже в постели.

— Не позволю ни одной женщине расхаживать по моей спальне, словно Клеопатра, в чем мать родила, — как-то раз заявил он. — Если только я сам не потребую, чтобы ты разделась, ты должна быть одета, как и всякая уважающая себя женщина.

С этими словами он потянулся за своими свитками. Свет ламп проникал сквозь жиденькие волосы на его темени. Надо сказать, эти поредевшие волосы были самым больным местом Домициана. Это я уже давно поняла.

Император склонился над свитком, и брови его нахмурились. Впрочем, я бы не сказала, что сегодня он был по-настоящему хмур, — скорее, наоборот, пребывал не в самом худшем своем настроении.

— Планы по строительству новой гавани? — спросила я. — Или новой арки?

Куда бы Домициан ни приезжал, его приезд сопровождало бурное строительство. Строились гавани и дороги, возводились храмы, арки и акведуки — и все это во славу божественных Флавиев.

— Гавани.

— Ее строительство идет слишком медленно.

— Инженеры говорят, им нужен еще один год. А по-моему, все три.

— А я бы сказала, что все четыре. Ауспиции предсказали еще одно наводнение.

— Ты хочешь сказать, что разбираешься в гаванях лучше, чем я?

— Нет, но я прожила в Брундизии уже много лет.

— Я не прислушиваюсь к советам женщин.

Я пожала плечами и, устроившись поудобней, принялась молча ждать, однако Домициан жестом велел мне говорить дальше.

— Я не совсем уверена, о чем я должна говорить с тобой, цезарь, — сказала я довольно игриво. — Может, ты сам расскажешь мне какую-нибудь историю? Например, о своей славной победе над германцами при Тапах?

— Ненавижу рассказывать истории.

— Почему бы нет, ради разнообразия? Большинство мужчин утомляют меня, живописуя свои подвиги.

Не успела эта фраза сорваться с моего языка, как я тотчас пожалела о ней. Ибо совершила ошибку. Домициан не любил, когда ему напоминали о других мужчинах, которые были до него в моей жизни. Именно по этой причине я даже словом не обмолвилась о том, что у меня есть Викс.

Он впился в меня пристальным взглядом. У меня было такое ощущение, будто голова моя сделалась стеклянной, и сквозь это стекло ему отлично виден рыжеволосый мальчишка, которым заняты мои мысли. Где-то над головой прожужжала муха. Домициан тотчас выбросил руку с зажатым в ней пером, и в следующий миг на его кончике уже трепыхалось ее тельце. В таких случаях, он никогда не промахивался. Придворные любили пошутить об этой его охоте на мух и даже заключали пари, мол, сколько мух Домициан насадит за день на острие пера. Впрочем, за шутками этими всегда скрывался страх. Возможно, причиной было то обстоятельство, что это все-таки император. А может, и нет. Даже я сама, несмотря на всю откровенность моих речей, никогда не чувствовала себя рядом с ним до конца раскованной. И я так и не осмелилась рассказать ему о Виксе.

Я решила сменить тему разговора.

— Скажи, цезарь, ты скоро вернешься в Рим?

— Нет, лишь в Тиволи, следующим летом.

— И когда ты покинешь Брундизий?

— Зачем тебе это знать? — Он пристально посмотрел на меня, продолжая затачивать перо. — Хочешь от меня избавиться?

— Нет, я просто хотела бы избавиться от всех этих сикофантов в моей гостиной. Только сегодня утром через нее прошел настоящий их поток, и все как один хотели, чтобы я их выслушала. Сенаторы, которые желали бы видеть себя губернаторами провинций либо просили должности для своих сыновей. Поэты, которые сочиняют мне стихи, в надежде, что я их исполню. Старые солдаты, мечтающие получить место в дворцовой гвардии, и даже юноши, которые по молодости лет наивно считают, что нет подвига доблестнее, нежели украсть у императора его любовницу. Если ты думаешь, что мне нравиться вечно быть в центре всеобщего внимания, то уверяю тебя, нет ничего более тоскливого и утомительного. Я бы даже сказала, что это слегка печально. Ловить на себе эти жадные взгляды. Нет, это не по мне.