Родина Два крыла с кабиною — над землей любимою… Проплываешь, Родина, в музыке пропеллерной… День, тобою пройденный, — путь, и мной проделанный! Всюду, где ни хожено, шел твоей дорогою, ты была встревожена — я вставал с тревогою! Крепла ты — уверенней я шагал по улицам. Открывала двери мне, запретив сутулиться. Строчкой, каплей каждою, что из сердца точится — жил твоею жаждою поиска и творчества. Радовался выставке, ордену колхозницы, украинской вышивке, славе нашей конницы, любовался мощною на Днепре турбиною… И ты ко мне — хорошую привела, любимую. Всюду, где б ни ездил я, имя твое названо. Жизнь, любовь, поэзия — все тебе обязано. А когда Мазая ты у печи заметила, той же мыслью занятый, сталевара встретил я. И в среде товарищей я — любовь к тебе мою — видел подрастающей будущей поэмою! У инженера Резкий ветер. Шум азовской шири. Окна светят в городской квартире. В фразах горечь искренних признаний: — Петр Егорыч… Не хватает знаний! Связан, скован. Третий день — осечки. Плавка снова засиделась в печке. Совесть гложет, день — и поседею… Бросить, может, всю мою затею? Чушь — новатор при одной смекалке! Кривоваты линии на кальке… Чай отставил инженер курчавый. — Вы не правы. — Затянулся «Явой». — Тот ошибок мог бы не наделать, кто решил бы ни черта не делать! Разве счастье — жить на всем готовом, а не в страсти — обжигаться новым? План ваш верен: плавки скоростные, — я уверен, — клад для индустрии! Вашей сметке придадим мы форму: образ четкий схем и точных формул — площадь пода, время, жар режима, прочность свода, веру и решимость! В график вправим прихоти реакций и заставим печку — постараться! Друг отважный! Ваш почин так важен, что багаж мой почитайте — вашим, В нафталине, что ли, прятать знанья? Это — ныне и мое заданье! Так что ясно? Сникли сгоряча вы… — Рассмеялся инженер курчавый. Дунул в фортку ветерок азовский — свежий, верткий, с запахом известки… — Я за ветер, свежий и тревожный! Взять рейсфедер! Стать за стол чертежный! И с барьером навсегда покончим — между инженером и рабочим! Мариуполь спит под черепицей круглой, крупной… Лишь двоим не спится. Резкий ветер. Ночь. Часа четыре. Окна светят в городской квартире… Сто четыре тонны! Телефон в конторе сутки тараторит. Вся дрожит от звона грудка телефона. Раньше по неделе в трубке не гудели. Не звенел, не тинькал телефон, и часто мостик-паутинка у звонков качался. А сейчас из главка: — Что идет? — Заправка. Раньше редко-редко цоканье контактов, а сейчас — директор, и за ним — редактор, и опять из главка: — Как проходит плавка? — Вдруг звонят из ТАССа: — Срочно, что с Мазаем? Мы в теченье часа ничего не знаем! Мы же ТАСС, поймите! — Да-с? Повремените. В тесноте конторы связи ждут спецкоры. Тесно им, как в ступке. К трубке, к черной трубке, на скамью влезая, диктовать Мазая, я тянусь: — Сто строчек! Стихотворный очерк. Срочно ведь! Отправьте «Комсомольской правде»! — Трудно телефону: вызов раз за разом! Смотрит удивленно диском многоглазым. Провод синь рассвета тянет нитью тонкой. А в Москве газета вышла только-только. Буквами чернея, влажная от клея, тоже рассветает на стене, и тут же стал народ, читает по дороге к службе. Обсуждают люди: — Знать, победа будет. — С виду парень гордый. — Что ни день — рекорды! — Он других потянет. — А других другие. — Вот и жарче станет жизнь в металлургии. — А он, глядите, молод! — А вот его бригада! — И нам на «Серп и молот», вот такого б надо! Шли на службу люди. Луч зарю расплавил. И мысль насчет орудий командир прибавил. А телефон в конторе снова тараторит. Скачут буквы диска, и телефонистка в доску, будто в соты, тычет провод сотый. Срочно! В адрес главка. Скоростная плавка. Сто четыре тонны! Опроверг законы, опрокинул нормы!.. И мчатся электроны в провод телефонный: — Сто четыре тонны!.. — Сто четыре тонны!.. |
