Вот Пер-Лашез, мертвый Париж,
столица плит, гранитных дощечек,
проспекты часовен, арок и ниш,
Париж усопших, Париж отошедших.
Мать припала к ребенку, застыв,
физик — с гранитной ретортой.
Сырые фарфоровые цветы
над надписью истертой.
С каменной скрипкой стоит скрипач
у камня-рояля на кладбище.
Надгробья готовы грянуться в плач
Шопеном траурных клавишей.
Писатель, с книгой окаменев,
присел на гранит-скамью.
И вот стена, и надпись на ней:
«Aux morts de la Commune».
Я кепку снял, и, ножа острей,
боль глаза искромсала, —
Красная Пресня, Ленский расстрел,
смерть в песках комиссаров,
Либкнехт и Роза и двадцать шесть,
Чапаев и мертвые Вены
всплывали на камне стены Пер-Лашез,
несмыты, неприкосновенны.
Кладбищенский день исчерна синел,
и плыли ко мне в столетье
венки из бессмертников на стене,
«Jeunesse Communiste» на ленте…
