Птица башни На кремлевской башне жил орел — главы, когти, крылья… Золотой сияющей корой птицу зори крыли. Будто башню он держал в когтях, — вдаль глаза косые. А под ним, ночной буран крутя, Кремль, Москва, Россия. Древний град с замоскворецких мест дней тащил вериги. И орлу покорный ясный крест нес Иван Великий. Будто не Иван, не Михаил, но в порфире Павел, а орел чугунной ширью крыл старой Русью правил. Рвы засыпало, замшел кронверк, плыли кровли ржаво. Думалось — не упадет вовек скиптр, венец, держава… И казалось, что орел живой круглый глаз таращит, Будто с вышки ждет сторожевой птицы, вкось летящей. Но когда орел на двух крюках вниз пошел по брусьям — он в рабочих поднятых руках и не шевельнулся. Не забился, не пошел на взлет… Сняли, смыли, сдули, посмотрели: в слое позолот грудь пробита пулей. И сказал рабочий, разобрав герб, корону, чашу: — Он, наверно, мертвый с Октября. Пуля эта наша! Так он явно, царственный, издох, что под знаком тронным ласточка свила себе гнездо в глубине короны. Птица башни утром умерла. Ржавчину развеяв, отвезите мертвеца орла в светлый зал музея. А теперь мы к башне вновь прильем не орлов бесхвостых, — привинтим к рассвету над Кремлем звезды, звезды, звезды! Озаряй Москву, и мир, и дом — звездный коммунизм! Даже ласточке и той найдем место над карнизом. Кратко о прожекторе
Из-за улиц, бросив яркость из-за города-плеча, протянулись, стали накрест два прожекторных луча. Разошлись и снова стали на Большой Медведице, двум полоскам белой стали надо в небе встретиться. Двух лучей светлы пути. Я бы всем пожертвовал, если б мог хоть раз пройти по лучу прожектора! Это так… вообще… поэзия… А на самом деле для того ли эти лезвия, чтоб по ним ходили? Я сказал бы: спишь ночами, а зенитчик в ночь глядит, чтоб схватить двумя лучами птицу с бомбой на груди! Музей гражданской В музейном зале в темной бронзе мне показали профиль Фрунзе. И в залах сизых в вечернем свете стояли жизни, витали смерти. В знаменах дыры, равнины в ямах, а командиры в спокойных рамах. Конем в набеге на блеск ружейный, застыв навеки, неслось сраженье. И нам хотелось ворваться в рамы, в дым бросить смелость, свист сабель в шрамы! И каждый, с грустью у стен ступая, у уст почувствовал ус Чапая. Киров и Север У полуострова Кольского, где солнце поставлено косо, — по мшистой окраине мира прошел и задумался Киров. И что ему делать на Севере, где даже растения — серые, как могут быть нами любимы одетые в стужу Хибины? Тут луч поскользнулся и тенью бессильно пополз по растенью, и край не мечтал о посеве, где встретились Киров и Север. И Север не выдал богатства, он начал в снега облекаться, магнитными двигать плечами, шаманить косыми лучами. Но Киров глазами просверливал запретные прииски Севера, окидывал взглядом Хибины, входил в ледяные глубины. Как Север ни прятал сокровища в свои снеговые сугробища — он вынул, зарытые в горы, страны урожайные годы! Не будет седого и сирого, теплом обойденного края, — здесь будут по замыслу Кирова рождаться сады, расцветая. Давайте поверим, что тропики пришли на промерзлые тропки, что ветер приносит оттуда листочки лимона и тута; что солнце поставлено выше, что злаки качаются, выросши на мшистой окраине мира, где встретились Север и Киров. |
