В массовых представлениях хуту укоренялся образ тутси как чужаков, бывших господ, ныне живущих в тщетных мечтах о восстановлении былого могущества. В то же время среди тутси распространялось убеждение, что их несправедливо лишили законных и исторически принадлежавших им прав и статуса в руандийском обществе. Это питало два популярных антагонистических взгляда на руандийскую историю, хотя оба они отталкивались от «хамитской» идеологии:
«Мы, хуту, – банту. Хотя тва и были первые, когда мы пришли, мы жили с ними в мире. Мы очистили землю и обработали ее. Они делали горшки или охотились в лесах. Первые короли в Руанде были хуту, но тутси говорят, что они были тутси. Тутси использовали свой скот, чтобы обманом заставлять хуту работать на них. Затем тутси смогли завоевать одно королевство хуту. Когда пришли европейцы, они помогли тутси захватить остальные наши земли»[505].
«Мы, тутси, некогда были знатью на этой земле, а хуту были нашими рабами. У хуту нет умственных способностей для того, чтобы управлять. Посмотрите на то, что они сделали с этой страной за последние тридцать лет»[506].
Неудивительно, что в таких условиях чувство взаимной обиды и недоверия двух общин после достижения независимости не только не исчезло, но росло и углублялось. «Следствием расовой идеологии, колониальных элитистских практик и гипотез о различном происхождении, – пишет Анастас Шьяка, – стало усиление этнизированного сознания населения. Благодаря этому “идеологическому тренду” руандийское и бурундийское общества прошли через онтологический раскол, неизвестный в предшествующие периоды»[507].
Трактовка руандийской истории в терминах хамитской теории стала, таким образом, ключевым элементом государственной идеологии и общественного сознания в постколониальной Руанде и определяющим фактором этнической политики и режима Кайибанды и пришедшего ему на смену в 1973 г. режима Жювеналя Хабьяриманы[508]. Колониальное идейное наследие оказалось необычайно востребованным и после ухода колонизаторов. Благодаря идеологической инструментализации хамитской теории и связанных с ней расистских стереотипов вся община тутси на протяжении 1960–1980-х годов являлась объектом не только дискриминации, но и моральной дискредитации. Но, чтобы транслировать этнизированное создание в масштабное насилие, была необходима ситуация, в которой политическая инструментализация образа врага стала бы единственным способом выживания правящей элиты.
Такая ситуация и сложилась в Руанде в начале 1990-х годов. Вторжение на территорию страны отрядов Руандийского патриотического фронта (РПФ), военной организации эмигрантов-тутси, хотя и оказавшееся на первых порах неудачным, спровоцировало рост напряженности в отношениях между общинами тутси и хуту. Режим Хабьяриманы, потерявший из-за социально-экономических трудностей конца 1980 – начала 1990-х годов значительную часть былой популярности и оказавшийся под сильным давлением усилившихся оппозиционных группировок внутри общины хуту[509], поспешил использовать образ исторического врага для консолидации хуту вокруг правящей верхушки. В таких условиях хамитская интерпретация истории оказалась как никогда востребованной. В своем выступлении в парламенте вскоре после вторжения РПФ Хабьяримана заявил, что оно явилось следствием «абсурдной мечты незначительного монархического и феодального меньшинства захватить власть»[510], напомнив тем самым о колониальном стереотипе тутси как чужеземцев, установивших в Руанде феодальный строй. Полковник Деогратиас Нсабимана, начальник Главного штаба армии, в письме командующим оперативными секторами от 21 сентября 1992 г. определил в качестве главного врага «тутси внутри и вне страны, экстремистски настроенных и сохраняющих ностальгию по власти, которые никогда не признавали и до сих пор не признают реальности Социальной революции 1959 г. и которые хотят вновь захватить власть в Руанде любыми средствами, в том числе силой оружия»[511], и назвал среди их потенциальных союзников «нильско-хамитские народы региона» (les peuplades nilo-hamitiques de la region)[512], имея в виду «факт» завоевания Центральной Африки хамитскими племенами несколько столетий тому назад.
В демонизации тутси в начале 1990-х годов огромную роль сыграли экстремистские СМИ, тайно контролировавшиеся и финансировавшиеся правящим режимом. Одним из них был журнал «Kangura». В декабре 1990 г. он опубликовал «Десять заповедей хуту»[513] – своеобразный «символ веры» экстремистов хуту, основной идеей которого оказывается тезис о тутси как главных врагах хуту. Проблему взаимоотношений между двумя этими группами авторы «Заповедей» рассматривают с расовой точки зрения: одним из ключевых мотивов является идея о недопустимости расового смешения хуту и тутси. В тексте нет прямых ссылок на историю Руанды, но показательно, что в 9-й заповеди говорится о «братьях банту», поддержки которых хуту должны искать за пределами Руанды, – очевидный намек, по мнению Твагилиманы, на будто бы существующий план «хамитов»-тутси восстановить свое господство во всем Центральноафриканском регионе[514].
Постепенно от номера к номеру обращение к хамитской версии истории занимало все большее место в экстремистской пропаганде «Kangura». В майском номере за 1991 г. была опубликована статья «Суверенная Руанда нуждается в единстве и солидарности хуту», где вновь были воспроизведены старые идеи о тутси как чужеземных завоевателях, которые силой покорили аборигенов хуту и превратили их в рабов, навязав эксплуататорский феодальный строй: «Тутси <некогда> нашли нас в Руанде, они подчинили нас, и мы это вытерпели. Но теперь, когда мы вырвались из рабства и когда они хотят вернуть плеть по утрам, я думаю, что никакой хуту не сможет этого вынести. Война, которую ведут гахуту, справедлива. Это сражение за республику. Пусть это знают все хуту: когда феодалы придут в Руанду, они не будут делать различия между хуту Севера и хуту Юга, пусть они знают, что это будет конец для них всех»[515].
В январско-февральском номере за 1992 г. Бонапарт Ндекези в статье, название которой является переделкой знаменитого марксистского призыва-лозунга – «Народы банту всего мира, объединяйтесь!», четко формулирует концепцию масштабного международного заговора «кровожадных “хамитов”», стремящихся физически искоренить народы банту. Чтобы усилить впечатление, он активно использует исторические аллюзии, включая в свой текст термины «крестовый поход», «варварские завоевания» и даже воскрешая образ одного из самых одиозных римских императоров: «Есть действительно дьявольский план, подготовленный этносом тутси и его родичами, имеющий целью систематическое уничтожение народов банту, а также распространение Нильско-Эфиопской империи с северо-запада и от Дуалы[516] до притоков Нила и устья Джубы[517], от Габона до Лесото, включая обширные котловины Конго, тектонические впадины Танзании, высокие горы Кении, побережье Мыса[518] и хребет Дракенсберга[519]. Этот крестовый поход уже идет в провинции Киву, в Уганде хима Мусевени и особенно в Бурунди… Чего народы банту ждут, чтобы защитить себя от геноцида, который столь умело и тщательно оркестрируется хамитами, жаждущими крови и варварских завоеваний, чьи лидеры оспаривают золотую медаль за жестокость у римского императора Нерона?»[520]
